Михал Русинек - Непотерянный рай

Пройдя через оба зала, он не нашел Петра — видимо, было еще рановато. Да и время других завсегдатаев этого клуба еще не подошло, потому и было полно свободных мест.

Он сел за двухместный столик в углу, оттуда было удобно наблюдать за входом.

Спинка стула упиралась в стену, так он чувствовал себя покойно и уверенно. Он не любил ходить в кафе или рестораны, но уж если попадал туда, то высматривал себе место, обеспечивавшее безопасность с тыла. Такова привычка со времен войны. Даже идя по улице и слыша за спиной чьи-то шаги, он помимо воли останавливался под любым предлогом. Недоверие к окружающим? А ведь он знал, что люди ему нужны, он не собирался жить в башне из слоновой кости. Одиночество, особенно уже в такие годы, не только беспокоило, но даже пугало его.

Официантка в коротенькой юбочке, к тому же еще и подтянутой вверх, балансировала перед столиком, выставив напоказ розовые коленки и делая вид, что вытирает стеклянную поверхность стола.

— Что прикажете?

— Пожалуй, только кофе, А там придет мой приятель, закажем еще что-нибудь.

— Большую чашку или маленькую?

— Большую.

Он был, конечно, смешон: ни маленькая, ни большая чашка кофе не могла вызвать восторга официантки.

И все-таки в зале народу прибывало, кое-кого он знал по сцене и видел по телевидению, которое еще только входило в жизнь. Эти личности, по большей части второстепенные, не возбуждали в нем никакого интереса, а известные актеры появлялись здесь значительно позже, после окончания спектаклей. На какое-то время его внимание привлекла известная актриса с обворожительно миниатюрными чертами лица. «Безупречное личико, — подумал он, — рафаэлевская мадонна, однако чертовски трудно перенести ее на холст в новой манере, к тому же с этим лицом никак не гармонировали широко раздавшиеся бедра, потому-то ей и приходится играть только в классических пьесах, в длинных платьях и кринолинах. У костюмеров почти не бывает хлопот при пошивке туалета для нее. Ну а в подходящем туалете со своим очаровательным детским личиком она всегда напоминает фарфоровую статуэтку».

С помощью этих пустых рассуждений он немного разогнал свою хандру и решил продолжить поиски более точных определений. Он «выдал» бы ее портрет темперой, в голубоватых тонах, этакой огромной Евой с раздутым, как воздушный шар, выменем, с бедрами, как лохани, а что же над этой плотью самки? Маленькая головка ангелочка?

Анджей махнул рукой. Так или иначе, получилась бы очередная мазня вроде тех, что он последнее время раздраженно сдирает с доски и швыряет в корзину. Пачкотня с четким клеймом убожества. А ничто так не пугало его, как мысль о том, что он может полностью погрузиться в болото середнячества. Неужели у него за душой нет ничего, кроме этого жалкого талантика, дающего ему лишь право на принадлежность к своему ремесленному цеху?

И неоткуда ждать вдохновения, и стимула никакого! А Рената? Конечно, он не прав, когда в мыслях сваливает на нее всю вину за свое творческое бесплодие. К сожалению, ей нравится любой его опус, она глядит бараньим взглядом на все, что бы он ни наляпал на холсте или на бумаге. Поделки — вот что ей нравится, потому и ведет себя как ребенок, который подолгу простаивает за спиной художника, рисующего натуру, и с восхищением следит за каждым движением кисти или карандаша. А Петр? Тот всегда смеется, и если кое-кто с пренебрежением отзывается о рутине, то Петр говорит о ней без ложного стыда, он гордится своим ремеслом. Он верит в себя и кое-чего добился в жизни, хотя и не отрывается от театра. Крепкий парень! Умеет смеяться, даже когда в разговорах об искусстве ему намекают, что он ремесленник. Так, например, случилось недавно, когда зашел спор вон с теми двумя лохматыми юнцами, что сейчас расселись с графином водки у стены. Тогда Анджею привелось быть свидетелем их разговора.

Разнузданные молодчики. Они готовы и Матейко вышвырнуть из музея, чтобы, как они изволили выразиться, не осквернять и не занимать попусту стен. Нахлещутся водки, а потом позволяют себе насмехаться над теми, кто преклоняется перед Рембрандтом или Рубенсом, картины которых эти молодчики, по их собственным словам, повесили бы в ванной, потому что все это кустарщина, мазня или скучное копирование жизни с помощью кисти, которое было необходимо тогда, когда еще не изобрели цветную фотографию.

Все это мазня, твердил один из них с упрямой заносчивостью. Рафаэль? Мурильо? Они все делали в угоду публике, в расчете на середнячков. Религиозная или патриотическая мазня. Картина с содержанием — это та же мазня, у которой за плечами целые века жизни, потому что она всегда нравилась простакам, заказавшим ее.

Поглядывая на сидящих у стены и ожидая Петра, он продолжал размышлять. Вот такие валяют дурака, паясничают друг перед другом, но о чем-то они все-таки думают, мечтают, на худой конец бранятся, поносят все святое, ибо кровь в них все-таки бурлит, они охочи до славы, ждут чего-то нового от этого мира. И Петр таких защищает, хотя сам не позволяет себе в работе никаких чудачеств, он признает за ними право на бунт и протест, потому что, как он выражается, мир уже не тот, что был раньше. Петр даже не прибегает к банальным ссылкам на атомную бомбу, на атомный гриб, не вспоминает о космосе и компьютерах, он объясняет все по-своему:

— Дружище, все прет вперед, кипит, бродит, клокочет. Сунешь руку — обожжешься, не сунешь — скажут, что осторожен сверх меры… Такая уж это эра хаоса. Не так давно, во времена гитлеровского одичания, втоптали в грязь все человеческие права, и попробуй теперь вынуть что-нибудь чистым из этого болота. Вернутся и законы этики, возникнут и новые законы эстетики, но нужно подождать. А пока все кипит и кипит. Я вот смотрю на эту пену, но делаю свое.

Жаль, что Петра нет рядом и разговор с ним приходится вести мысленно. Анджей глотнул кофе, минуло уже добрых полчаса, как он пришел сюда. Зал начал заполняться. Оставив пачку сигарет на столике, чтобы его не заняли, он направился в гардероб:

— Пана Зембу знаете? Ну, проще говоря, пана Петра?

— Да кто ж его не знает?!

— Он каждый день приходит?

— Не так чтобы каждый, но очень часто. Просто для него еще рановато.

— Скоро десять.

— Вот именно. У нас, — не без заносчивости перед новичком подчеркнул гардеробщик, — только сейчас, после театра, самый разгар начнется.

Анджей отблагодарил его чаевыми за науку и вернулся в зал. Направляясь в свой угол, он пытался протиснуться через узкий проход мимо стула, на котором сидела совсем юная девушка в желтом свитере. Он не заметил ее раньше. Она сидела в одиночестве за своим столиком спиной к залу, лицом к поржавевшей настенной лампе. Ей, видимо, не хотелось смотреть на людей.