Михал Русинек - Непотерянный рай

Он гладил ее волосы, думая о тех днях.

— Анджей? — Эва приподняла голову с подушки и посмотрела ему в глаза.

Он отвел взгляд и поцеловал ее в щеку, почти по-отцовски.

— У меня сегодня был напряженный день. Там, в казино, — уточнил он поспешно. — Я страшно устал и хочу спать.

Он врал. Он не устал и не хотел спать. Он знал, что сделает так, как решил.

Наутро, за завтраком, который они ели в номере, его опять охватили сомнения. Сказать ей все? Правильно ли он решил, не поступает ли опрометчиво? Прав ли он, что так плохо о ней думает? Неужели в нем заговорило обычное мужское самолюбие?

Потом, как обычно, он проводил ее по бульвару Круазетт до фестивального дворца, который был совсем рядом с «Карлтоном». Времени на разговор было мало, он заторопился с вопросами:

— У тебя уже все обговорено относительно твоей поездки в Париж?

— Да. Вся группа выезжает на следующий день после закрытия фестиваля. А я в субботу с мадам Эдит, у нее и поселюсь. Эдит уже дала мне план города, чтобы я изучила Париж. Да, дорогу оплачивает фирма.

Она была радостно возбуждена, но, почувствовав, что излишне радостна, попыталась говорить сдержанней:

— А ты не мог бы возвратиться в Варшаву через Париж? Тогда мы поехали бы вместе.

— Это невозможно. Наши билеты действительны по маршруту Венеция — Варшава. Правда, свой ты сможешь потом обменять в Париже, в нашем туристическом агентстве «Орбис» через посольство, — ответил он уклончиво.

— Мы должны все обстоятельно обговорить. Мне там будет без тебя очень плохо, Анджей.

Ему показалось, что и это она сказала ради приличия. А может, он все же ошибается, излишне придирчив?

— Но ведь с тобой будет мадам Эдит, она производит хорошее впечатление.

— Она прекрасная женщина, — опять радость прорвалась в голосе Эвы. Она вся была поглощена новыми планами.

— Вот и хорошо. А я буду тебе писать. У меня уже есть твой адрес: Пти-Мюск, 25. — Разговор не клеился, был какой-то деланный. Он помолчал и наконец решился сказать то, что продумал раньше. — Знаешь, я хочу, чтобы ты чувствовала себя независимой. После казино у меня есть кое-какие деньги, ты возьми их с собой. Всегда надо иметь что-то в запасе. А мне в Варшаве валюта не нужна.

Она остановилась:

— Да, ты всегда думаешь обо мне! Иногда меня даже несколько раздражает твоя прямо-таки отцовская опека, а иногда трогает…

— От лишних денег голова не болит. Вдруг у тебя появится желание уехать раньше из Парижа или возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства…

— Смотри, не сглазь! Спасибо тебе, хотя от твоих слов мне как-то не по себе. Почему именно сейчас ты об этом заговорил? Ведь я не сегодня уезжаю в Париж, мы еще много дней проведем вместе в Канне.

Наверно, здесь он должен был сказать ей правду. Почему же он солгал, не открылся ей? Они уже стояли на ступеньках фестивального дворца, с моря дул сильный ветер, над их головами громко хлопали флаги. В этом оглушающем шуме моря и ветра Анджей неуклюже пытался что-то объяснить.

— Да, еще много дней в Канне будем вместе… Пока, дорогая! — Он торопливо попрощался.

Такое прощание не удивило Эву, так он говорил каждый день, провожая ее. Она ничего не почувствовала и, поцеловав его, толкнула дверь:

— Пока, Анджей! Я всегда согласна с тем, что ты предлагаешь, потому что…

Ее слова утонули в шуме ветра, последний раз мелькнули золотистые волосы.

Анджей постоял какое-то время у входа, ему надо было сохранить в памяти эту минуту прощания, ее образ стоял у него перед глазами.

Ну, а теперь надо спешить. Он вернулся в гостиницу, заказал через администратора билет на поезд Ницца — Венеция, попросил портье вызвать такси к одиннадцати часам, по телефону связался с Якубом, забежал к нему в «Савой», сказал, что уезжает, и попросил опекать Эву первые дни после его отъезда.

Якуб разводил руками:

— Уму непостижимо, я не предполагал, что ты такой сумасброд! Выиграл деньги и тю-тю?

— Я хочу несколько дней пожить в Венеции. Эва сейчас все время занята. Я не буду ей мешать, ну и она мне.

— Меня не проведешь: ты отдаешь ее Джордану?

— Думай что хочешь. Она свободный человек. Я оставлю ей немного денег, чтобы она не чувствовала себя скованно. Дай слово, что ничего ей не скажешь, пока она не вернется в гостиницу. В это время я уже буду в Ницце. Я оставлю ей письмо, и тебе ничего не надо будет объяснять.

— По-моему, это глупо! Тебе надо поговорить с ней!

— Нет, она начнет колебаться, а я не хочу ей мешать. Но оставляю ей обратный билет Ницца — Венеция — Варшава, если она захочет, то сможет вернуться. Ты даешь слово, что раньше времени не сболтнешь ничего?

— Ты так говоришь, будто меня и не знаешь. Честно говоря, я никогда не предполагал, что ты настоящий истерик! Боже мой, я теперь ни капли не сомневаюсь, что в тебе зарыт гениальный художник, они ведь все сумасшедшие. Ладно, пока, коль скоро ты не хочешь, чтобы я проводил тебя на вокзал.

— В Варшаве все обмоем.

— Да, через неделю мы оба ступим на родную землю. Ты, кажется, приедешь чуть раньше, скажи кому надо, что у меня все отлично, продано много польской музыки, заключены контракты… Создай шумок на заседании совета.

— Хорошо, — обещал Анджей и подумал, что Якуб и здесь успел обделать все свои дела.

— Да, еще одно! Дай мне на всякий случай адрес гостиницы в Венеции. Вдруг пригодится.

— Я всегда останавливаюсь во «Флориде».

Возвращаясь из «Савоя», он купил по дороге большой букет мимозы и, вернувшись в «Карлтон», поставил цветы в вазу возле зеркала. Теперь надо садиться за письмо, но ничего не получалось. Мятые листы бумаги один за другим летели в корзину. Потом он, как мальчишка, вытащил все клочки и сжег в пепельнице.

Наконец письмо готово. Оно было очень короткое. В конце он поставил подпись «всегда все тот же, Анджей», вложив в конверт три тысячи франков, железнодорожный билет, заклеил его и положил на видном, почти символическом месте — у зеркала, рядом с букетом мимозы.

«Когда она войдет в номер в начале первого, сразу заметит. А я в это время буду уже в Ницце».

Письмо он помнил наизусть:

«Дорогая моя!

Ты всегда считала меня уравновешенным и, как ты недавно сказала, способным на смелые поступки человеком. Это не так. Скажу тебе откровенно, у меня не хватило решимости прямо сказать тебе, что я сегодня уезжаю. Я не могу не считаться с тем, что ты должна быть самостоятельна и свободна. Я пришел к мысли, что те несколько дней, которые нам осталось прожить вместе в Канне, принесли бы нам больше огорчений, чем радости. Ты не представляешь, чего стоит мне такое решение.

Целую и обнимаю…»

Внизу была приписка о деньгах и железнодорожном билете, который он ей оставлял.