Аноним Кикиморра - Проклятье Л-самы

Кселлос материализовался посреди главной площади острова, где обычно происходил инструктаж войск, а в данный момент кипела драка всех со всеми. Материализовался он не просто так, а предварительно запустив туда ледяную бомбу, так что всех драчунов раскидало по краям площади и слегка подморозило, что дало ему несколько секунд безопасности.

-- Я хочу вам сказать две вещи! -- объявил он, заставив свой голос звучать на весь остров. -- Первая. Устраивать войну с драконами по-прежнему плохая идея, потому что мы по-прежнему в меньшинстве, а теперь ещё и совершенно не организованы. Вторая. Если вам станет одиноко или страшно, или свобода окажется не в радость, найдите меня, вместе что-нибудь придумаем! Пока-пока!

Он успел испариться за долю секунды до того, как место, где он стоял, кто-то поразил молнией.

-- Фух! -- выдохнул Кселлос, приземляясь на свою лавку в трактире рядом с Джуу-о после ещё одного сеанса запутывания следов. -- Ну вот, видите, не разорвали. О, отличная идея, Зеллас-сама. Официа-ант! Мне то же самое, пожалуйста.

Лина наблюдала за ним с открытым интересом. Даже будучи рабом тоталитарной мазочьей системы правления, Кселлос всегда умудрялся до упора согнуть правила под себя, быть своенравным и независимым, даже весёлым и смешливым, что уж вовсе было несвойственно его сородичам. Теперь же, оказавшись на свободе, он явно на полную катушку пользовался возможностью говорить и делать, что вздумается.

-- Между прочим, -- заметил он, отхлёбывая полбокала какао и измазав нос во взбитых сливках. -- Кодекс забыли не только мы. Я сейчас мельком видел несколько мазоку других Повелителей -- все в том же положении. Мы все забыли кодекс. Я начинаю думать, что это был какой-то грандиозный план Л-самы, и проклятье -- действительно её рук дело. И ещё вот что, я всё думаю, у меня есть пергаментная копия кодекса, вот не знаю, оставить её как исторический документ или сжечь, чтобы не попала в дурные руки?

-- Откуда у тебя записанный кодекс? -- изумилась Зеллас. -- Он ведь был прописан у нас в астральных телах, его никто никогда не фиксировал на физическом плане!

-- Я фиксировал, -- ухмыльнулся Кселлос. -- Мне было любопытно, какими словами он запишется на человеческом языке.

Зеллас пришлёпнула ладонь к лицу и позволила ей стечь.

-- Не знаю, Кселлос. Ты теперь сам за себя решаешь. Я не хочу знать, что было в кодексе, мне хватило слепо ему следовать пять тысяч лет!

-- Я тоже по уму-то не хочу, но любопытство сильнее, -- заметил Кселлос, слизывая сливки с носа. -- Ладно, это не к спеху, пока что надо налаживать новую жизнь.

-- И чем ты теперь будешь заниматься? -- поинтересовалась Лина.

-- Не имею ни малейшего представления! -- радостно осклабился Кселлос. -- Но чем-нибудь сногсшибательно интересным!

Лина улыбнулась, радуясь его новообретённому энтузиазму, и вдруг поняла, что смотрит на Кселлоса, а видит Зейлиха. Ведь если бы ему больше повезло с Реципиентом, то это он бы освободил всех своих сородичей от кодекса, это он бы из грустного арлекина стал вот таким сияющим, полным воли к жизни, новым свободным существом. Это он мог бы сидеть в трактире, пачкаясь в сливках и угощать маленькую Лину ужином. Это должен был быть он. Если бы только ей удалось уговорить его придурочную обморочную ипохондричку!.. Лина бы ещё поняла, если бы она любила другого, так нет же, она никого никогда не любила, в ней не было сил на такие чувства, их не было даже на то, чтобы официально признать отсутствие этих чувств. Всё это время Лина старалась не думать о ней, не озадачиваться, где она и что делает, жива ли, здорова ли, потому что боялась, что жажда мести пересилит разум, боялась найти и выпотрошить эту безголовую курицу за то, что она сделала с единственным существом, когда-либо уделявшим ей внимание. Но именно сейчас Лина вдруг осознала, что от той ненависти осталась только тень. Вся боль и тоска, приведшая её в чёрную и боевую магию -- потому что только подрыв целого города утолял тот мрак, что царил у неё в душе -- всё это осталось лишь воспоминанием, размытым отражением на воде. Даже тёплая улыбка Зейлиха, его печальный взгляд, его хрупкие песни, всё это из крови и плоти превратилось в архивную папку. Улыбка, артикул сто двадцать восемь -- галочка.

"Я отдала Кселлосу всю свою любовь", -- подумала Лина. -- "Ради Зейлиха... я перестала любить Зейлиха".

-- Лина!

Она вернулась в реальность, чтобы увидеть нависшего над ней через стол Кселлоса. По-видимому, он уже не первый раз её окликал, и лицо его было взволнованным.

-- Уйди, -- выдавила она, размазывая по щекам липкие слёзы.

-- Я что-то не так сказал? -- встревоженно спросил он.

-- Нет, -- еле выговорила она, давясь рыданьями. -- Дело не в тебе. Я не хочу тебя больше видеть.

-- Я отнесу вас обратно к вашим друзьям, -- сообщил ей Кселлос, и тут же так и сделал. Лина только заметила, что твёрдая лавка из трактира сменилась плетёным креслом на террасе постоялого двора. Кселлос быстро и неуклюже погладил её по руке и исчез, заменившись на переполошённую Амелию, которая никогда в жизни не видела Лину Инверс плачущей.

Несколько недель после этой истории все притворялись, что ничего не случилось. Рубаки нанялись сопровождать торговый караван в соседнее королевство, как обычно распугивая нерадивых встречных разбойников и отправляя к Шабранигдо сбитых с толку одичавших мазоку.

Кселлос немного помотался по миру, решая, за что хвататься первым делом -- то ли учредить грант на изучение человеческих способностей к магии внутри и вне Барьера, то ли организовать трансляцию Сейруунской оперы в отдалённых уголках мира, ну или, скажем, выяснить, что творилось в Царстве Мёртвых после смерти Фибриззо, но в итоге решил не гнать коней и начать с чего-нибудь небольшого, например, собрать и издать сборник баллад Зейлиха Менестреля.

Какое-то время Кселлосу даже удавалось внушать самому себе, что им движет чистое любопытство к творчеству собрата по несчастью, да и вообще феномен крайне редкий, среди мазоку искусством занимались только и исключительно те, кто был поражён проклятьем Л-самы, да и то не все. Однако, в очередной раз прийдя к мысли, что больше всего этих самых баллад, как ни крути, должна знать Лина, и значит, с неё и нужно начинать записывать, Кселлос всё же признался себе, что всё это было лишь поводом снова повидать волшебницу.

Он не то чтобы ощущал действие проклятья -- в том хаосе, что царил у него в сознании, было трудно отделить идеи, продиктованные недугом, от собственных предпочтений, а ведь интерес к Лине возник у него задолго до всей этой истории. Нет, это была не мучительная жажда контакта, но лёгкая нехватка чего-то особенного, яркого и неординарного в жизни. То есть, можно было, конечно, и обойтись. Но, возможно, если он лучше поймёт этого Зейлиха, ему удастся найти способ вернуть дружелюбие Лины? В конце концов, его же не интересует любовь до гроба, просто... чтобы она была рада его видеть?