Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

Из-за стены слышалось шуршание бумаги и почавкивание.

— Это, наверно, Аркадий Степанович ужинает и газету читает, — шепотом сказала Надя, приложив теплые губы вплотную к моему уху. — Подождем.

Мы сидели уже долго, а из-за стены слышалось то же почавкивание. В чулане стоял застарелый запах кожаного товара и соленых огурцов, но от Нади пахло какой-то травой, вроде дикой мяты, — наверно, потому, что девчонка вечно околачивалась в саду. Она сидела, касаясь меня плечом, и ее волосы слегка щекотали мне щеку. Я приложил губы к ее уху и разочарованно прошептал:

— И ничего интересного. Чавкает — и все. Так и каждый умеет!

Надя легонько толкнула меня локтем в бок — подожди, мол. Но пока все было по-прежнему.

Наконец издалека, очевидно из второй комнаты, послышались легкие шаги. Скрипнула дверь, и шаги стали слышны совсем отчетливо.

— Я ту кастрюлю, Аркаша, переставила, а то еще кошка проберется, — совсем где-то рядом услышал я мягкий, певучий голос Нины Петровны.

— Хорошо, хорошо, Ниночка, — послышался ответ Аркадия Степановича, и опять почавкивание.

— В общем, напрасно мы в Чеброво съездили, — снова услыхал я голос Нины Петровны. — Только на подводу зря потратились. Если здесь прикупить кирпича, то все равно дешевле обойдется. И Бахмутский еще обещал добыть с постройки.

— Ну, это знаешь чем пахнет, — вяло ответил Аркадий Степанович.

— Глупости, все так делают, — певуче возразила Нина Петровна. — Мы не буржуи, чтоб деньги на ветер бросать.

— А пожалуй, и правда, — много ли нам для печей нужно, — согласился Аркадий Степанович. — Другие вон что делают... Ты читала про это дело Чевякова?

— Нет еще. Ты не рви газету.

— Понимаешь, двести червонцев — как корова языком, а улик никаких. Его еще и оправдать могут...

— Как много, Аркаша, у нас воровства кругом, обмана! Трудно жить спокойно, в свое удовольствие.

— Да, уж воровства хватает, — охотно согласился Аркаша. — Ну, да нам-то что, мы не нэпманы, на наше добро никто не позарится.

— Ну, а все-таки... Ты знаешь, что эта Агриппина вчера мне сказала? Зря, говорит, вы под свой дом, под фундамент, золотую монету не положили — в доме счастья не будет. Я ей, конечно, в ответ: нет у нас никаких золотых денег. Но неужели она пронюхала?

— Ну, не думаю, — солидным голосом ответил супруг. — Это просто обычай такой.

— А я, Аркаша, все-таки те тридцать восемь перепрятала. Знаешь, не под той теперь доской, а через одну справа.

— Что ж, правильно. Предосторожность никогда не помешает, — согласился Аркадий Степанович. — За эти монетки держаться надо, это уж валюта твердая, она ни при какой власти цены не потеряет... Но только, Ниночка, ты зря Агриппины боишься, она, по-моему, честная.

Тут Надя торжествующе толкнула меня кулаком в бок.

— Может, и честная, но все равно людям доверять нельзя, — рассудительно ответила Нина Петровна. — Честная-пречестная, а возьмет и украдет.

Опять почавкивание.

— Знаешь, Аркаша, а мне этот беспризорник белобрысый, которого эта дура Агриппина пригрела, подозрительным кажется. Я пришла вчера с базара, а он все на меня поглядывал. И потом...

— Ну, Ниночка, что он может...

Надя начала приглушенно всхлипывать, и мне на руку капнуло что-то теплое — слеза.

— Нет, мне он вообще не нравится, — продолжала Нина Петровна. — Ты знаешь, он из приюта убежал, а там их добру не учат! Такой живет-живет рядом, а потом зарежет из-за денег, и не найдешь его. Их ведь много, этих беспризорников!.. И зачем их государство терпит! Я бы такой проект предложила, чтоб вылавливать их всех и уничтожать. Усыплять чем-нибудь... А то наплодили нищих...

— Усыплять не усыплять, но что-то государство должно придумать. Очень уж много их развелось, — степенно молвил Аркадий Степанович, и уже другим тоном сказал: — Опять ты, Нинесса, котлеты пересолила!

Надя тесно придвинулась ко мне и чуть ли не в голос начала всхлипывать. Я ее толкнул — не реви, мол; она как будто успокоилась.

— Как хорошо, Аркаша, что у нас нет детей! — задумчиво сказала Нина Петровна.

Аркаша неопределенно хмыкнул и сказал: «А вот в этой котлете соли в самый раз».

— А ведь есть идиоты, которым и своих детей мало, — гнула свое Нина Петровна, — вот наша замечательная Агриппина например. И так ее Надька эта в одном платье ходит, а тут еще этого карманника белобрысого подобрала. — И она добавила пророческим голосом: — Эту Агриппину ждет нищая старость!

— А мальчишка, надо сказать, продувной, — вставил словечко Аркадий Степанович. — Тут я как-то заметил, как он на эту девчонку посмотрел, — ну, думаю!..

— А девчонка, думаешь, лучше? Она с этим белобрысым на что угодно готова. А вот будет ей лет семнадцать — увидишь, принесет мамаше в подоле подарочек!

— Да, девица с огоньком, — согласился Аркадий Степанович. — За тобой она, однако, как тень ходит. Вот и цветы принесла.

— Цветы-то цветы, — сухо возразила Нина Петровна, — но меня беспокоит, как это она окно ухитрилась открыть. Надо завтра же задвижку исправить на раме...

Тут Надя начала всхлипывать слишком уж громко, и я схватил ее за руку. Опрокинув какой-то чугунок, мы выбежали из чулана и через сени бросились в комнату.

Агриппины еще не было дома. На столе горела трехлинейная лампа. Пока мы пропадали в чулане, она раскоптилась, в воздухе плавали черные ниточки копоти. Я убавил фитиль, распахнул окно и высунулся в него. Надя распахнула другое и тоже высунулась. Нам было стыдно друг друга. Я смотрел вдаль, но мне в лицо, как черное сукно, упиралась спрессованная темнота. Городок уже засыпал.

— Надя, ты не плачь, — сказал я из своего окна. — Хочешь, я им все стекла повыбиваю камнями, когда они в доме своем рамы вставят?

Но она продолжала всхлипывать. Потом из своего окна, повернувшись ко мне и всхлипывая, сказала:

— Я-то, дура, думала, что Нина Петровна хорошая, добрая, а она из них двоих — главная сволочь!

В это время в саду послышались шаги.

— Мама чтоб ничего не знала! — шепнула Надя и, отойдя от окна, села за стол перед лампой, схватив свою какую-то книгу и раскрыв ее посредине.

Вошла Агриппина и молвила:

— Судом-агамора! Экая познь и тьма египетская, а вы, ребята, не спите! — Потом, взглянув на Надю, спросила: — Что ты зареванная такая, аки Магдалина скорбящая?

— Так... Книгу такую читала... Грустное место попалось... — нашлась Надя.

— Надо бы и мне потом прочесть, коли грустное. Не все же хиханьки да хаханьки, не зря на ликбез хожу. Что за книга-то?

Она взяла книгу и по складам прочла на обложке: «Приклю-че-ни-я ба-ро-на Мин-ха-у-зе-на».

— Надо запомнить! — сказала она. — Люблю грустное, божественное! Ну, а теперь брысь спать, полуношники!

Вскоре соседи переехали в свой собственный новый дом и огородились забором. Дом стоял новый, красивый. Был он обшит досками и покрашен в сиреневый цвет, а крыша была железная — зеленая. И на трубе был флюгер — зеленый петушок.