Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— Тетенька, можно я вам помогу?

— Подсоби, голубчик, подсоби, — ласково сказала женщина. — И чего это Любка нейдет, она мне подсобить обещалась... Ты сухие-то наниз клади, а сырые сверху, вот так.

Тележка была на маленьких колесах и не с площадочкой, а с ящиком наверху. Когда они ее нагрузили с верхом, женщина подозвала уполномоченного, который с деревянным аршином ходил по берегу, и пожаловалась, что он неправильно распределил дрова: ей достались одни сырые доски. Уполномоченный, по-видимому, давно ее знал, и только покачал головой. Костя понял, что женщина эта — хитрая.

— А вам далеко? — спросил он ее.

— Близко, близко, голубчик. На Монетную.

Они покатили тележку по немощеной земле, потом свернули на булыжную набережную. Из-за того что колеса были маленькие, да вдобавок еще с восьмерками, они подпрыгивали на каждой булыжине, и тележка ковыляла, как утка. Но когда выехали на гладкую улицу Красных Зорь, везти стало легко.

— Постой, — сказала женщина. — Видишь, часовня!

Она стала кланяться и креститься на небольшую часовенку, что стояла на углу сада.

— Помолишься — и душа светлее, — наставительно сказала она, вновь берясь за перекладину тележки.

Когда свернули на безлюдную набережную Карповки, к тележке подошла девочка лет двенадцати. Синее платье ее пестрело заплатами.

— Я навстречу шла... — сказала девочка.

— Всегда, Люба, запаздываешь, — нестрого молвила женщина. — Вот хорошо, мальчик помочь взялся... Езжайте, езжайте, я нагоню. — Она повернулась спиной к ним и стала креститься и кланяться, глядя поверх домов вдаль, где виднелся купол Софийского подворья.

Костя с Любой покатили тележку. Девочка была босая, и Костя все боялся наступить ей на ногу.

— Она очень сильно в бога верит, твоя мама, да? — спросил Костя.

— Она в бога не верит, — спокойно ответила девочка. — Она только боится, вдруг он и взаправду есть. Тогда он какую хочешь болезнь или беду может наслать. Мы ведь нездешние, мы беженки...

— Ты отдохни, я подержу тележку, — сказал Костя, и Люба отпустила поручень и отошла в сторону. Она не мигая, чуть-чуть улыбаясь каким-то своим мыслям, смотрела на ровную спокойную воду Карповки. Потом подошла женщина, стала рядом с Костей, и они повезли тележку дальше. Девочка шла сбоку. Косте вдруг стало ясно, что с миллионом дело у него здесь не выгорит. Но уйти было неловко, да и не очень хотелось уходить.

Теперь они держали путь мимо ограды Ботанического сада. Слева стояли высокие задумчивые деревья, справа текла речка. Берег вольно соприкасался с водой, он осыпался, низкие сваи подгнили. На другом берегу виднелись какие-то строения, кусты. Там ходили люди в халатах — больные. Когда поравнялись с одноэтажным невзрачным зданием, что стояло на другом берегу, женщина опять отошла от тележки и стала креститься. Люба заняла ее место.

— А зачем она на этот дом молится? — спросил девочку Костя.

— Это покойницкая, — ответила Люба. — Видишь, там у дверей икона с лампадкой.

— Правда, что, когда кто-нибудь умирает, у него изо рта вылетает маленькое облачко, вроде дымка? — спросил Костя. — Ленька из сорок восьмой квартиры, когда дедушка его при нем умер, видел облачко. И это было не зимой, а летом. Зимой облачко у каждого может быть. Или Ленька врет? В книгах про это нет.

— Может, и не врет, — ответила девочка. — Может, когда кто сам от себя помирает, от болезни, то облачко есть. Я не видела, как сами от себя. А когда кого расстреливают, то у него облачка нет.

— Ты видала, как расстреливают? — с уважением спросил Костя.

— Когда мы в Княж-поле жили, там тюрьму очищали. Сухих выгоняли на волю, а мокрых расстреливали. Мокрые — это бандиты, душегубцы...

— А сухие?

— Сухие — это воришки, жулики, фармазонщики.

— Страшно было? — спросил Костя.

— Я очень даже боялась, меня мальчишки побить грозились, потому что они сами хотели все патроны подобрать. Я очень зоркая, все в траве вижу... Мы на богаделенском кладбище прятались, в кустах между могилок. Мокрых у стенки стреляли. Они боялись очень. Еще стрельбы нет, а они уже падают. Один на коленках пополз быстро-быстро, ровно так, будто плывет... Мы потом патроны собирали, мы это из-за патронов.

Тут их опять нагнала женщина.

— Устал, верно? — спросила она у Кости. — Ты сам-то откуда?

— С Васильевского, — ответил он. Ему не хотелось врать. Да сейчас и не имело никакого значения, откуда он.

— Издалека ты забрел! Но нам теперь близко. Вот мостик переедем, а потом скоро и дом. И ты бы шел домой... Отблагодарить мне тебя нечем.

— Я знаю, — сказал Костя. — А как мне дойти до рельсов?

— Вот Люба тебя проводит. Я пока одна повезу.

Девочка повела Костю по широкой улице, совсем малолюдной. Они шли вдоль серой каменной ограды, потом вышли на другую широкую улицу, где тянулись рельсы.

— По рельсам иди, иди и иди, и придешь на Васильевский, — сказала девочка. — Иди вон в ту сторону... Я домой пойду.

— На тебе гвоздь, — сказал Костя. — Кто пристанет — бей по черепушке.

— Спасибо, — равнодушно сказала она, принимая гвоздь. — Никто не пристанет, ты за меня не бойся. — Она улыбнулась и вдруг стала очень красивой.

С угла Костя обернулся и поглядел ей вслед. Она шагала, не оглядываясь, у нее была веселая, легкая походка. Вдруг она подпрыгнула, взмахнула рукой. Что-то отделилось от руки и полетело за каменную ограду. «Это она мой гвоздь закинула, — догадался Костя. — Ну и пусть!»

Оставшись один, он почувствовал себя очень усталым и очень голодным. Его обогнал трамвай с висящими на площадке людьми. На колбасе сидели двое мальчишек, и один из них ухитрился показать ему нос. Потом трамвай остановился, не доехав до остановки, — что-то в нем сломалось. Но Костя и не собирался ехать. Он все шел, и шел, и шел к себе на Васильевский. Чтобы заглушить голод, он решил прибегнуть к древнетибетской магии. Когда он дошел до Зверинской, он вел за собой триста двадцать пять белых тигров. Здесь он отпустил их, и они побежали в зоосад.

Над мостом летел морской ветер. Деревья Петровского острова тесно стояли у самой воды, жестикулируя ветвями, будто совещались. Им очень хотелось перейти на другой берег, но они не знали, как это сделать. Маленький буксир с громким названием «Третий Интернационал» тащил по реке небольшую пристань. «На этой пристани надо написать «Люба», — подумал Костя. — Она живет и тихо плывет куда-то в своем имени, будто в этом плавучем домике... А когда она вырастет и станет называться Любовью, в какое здание она въедет?» Этого здания он представить себе не мог.

Костя сообщил тете Ане, что он опять пытался заработать миллион в поте лица и опять ничего не получилось. О Любе он почему-то не упомянул. Просто он помог одной тетеньке, но она бедная.