Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— Попал! — удовлетворенно сказал Коля.

Женька тоже поднял осколок, тоже бросил его, целясь в котел, но промахнулся.

— Не попал почему-то. Сейчас обязательно попаду, — сказал он, будто разговаривая сам с собой.

Однако он опять промахнулся.

— Ты свободнее руку держи, — сочувственно сказал Коля, — тогда попадешь непременно.

— Мне очень есть хочется, а тебе? — спросил Женька.

— Мне тоже. Дураки мы, что хлеба не взяли.

— Да, это мы зря, — промолвил Женька. — Ну, ничего, теперь домой скоро вернемся.

— Но прежде до черты дойдем, ладно? Ведь ты там, в машине, просто так сказал, что ее нет, а она есть.

— Я теперь и сам не знаю, есть она или нет, — уклончиво ответил Женька. — Пройдем еще немного на всякий случай.

Они покинули развалины и вошли в рощу, где не было ни зеленых листьев, ни смолистых игл, ни птиц, ни тени. Серые, сухие стволы торчали из суглинистой земли. Их кроны были срезаны снарядами, их корни были опалены. Издали слышались монотонные чередующиеся взрывы, и при каждом взрыве вся роща звонко детонировала, звенела, словно чудовищный ксилофон, — ибо не было здесь живых, упругих ветвей, чтобы задержать, смягчить звук, впитать его в себя. Столько осколков стали впилось в стволы этих деревьев, что не стоило тупить о них топоры и пилы — их попросту подрывали взрывчаткой, очищая место для молодой поросли.

Наконец мальчики вышли на просторную бугристую равнину, и Коля сказал:

— Вот до того холмика дойдем, а если уж и за ним ничего нет, то повернем обратно.

Не спеша, зная, что по сторонам еще могут быть мины, шли они по тропинке, среди высокой травы. В траве тускло поблескивал металл, не успевший проржаветь на изломах, купоросно зеленели отстрелянные гильзы патронов, валялись пулеметные ленты, подсумки, какое-то тряпье. Мальчики начали было подбирать патроны, но их было так много, и так просто и легко было их подбирать, даже не сходя с тропинки, что вскоре обоим наскучило это занятие, и патроны утратили всякую ценность. Это было все равно что собирать песчинки на морском берегу или гвозди на гвоздильном заводе. Местами в поле виднелись рыжеватые плешины — здесь, видно, земля так перенасытилась железом, что даже трава на ней не росла.

Уже вечерело, но было еще совсем светло, только небо на западе алело, да по-вечернему душно и сухо пахла земля.

Они дошли до невысокого холма, увенчанного полуразрушенным дзотом, и Коля первым взбежал наверх, на самый дзот. За ним поднялся и Женька. Они долго стояли молча, забыв и ссору, и усталость.

Потом Женька сказал:

— Вот, а ты не верил, что есть черта.

Но Коля ответил ему:

— Это ты не верил, а я с самого начала верил.

За их спиной был город, а впереди, пересекая бугристую равнину, тянулся большой противотанковый ров. Он местами осыпался, обмелел, его скаты были изрыты снарядами, но был он широк, резко и уверенно перерезал он равнину и уходил вдаль, к взморью. В закатном свете его песок был багряно-красен, и ручей, текущий по дну, казался алым, как кровь. У самого края рва застыл немецкий танк. Он стоял накренившись, уставив на город ствол орудия, и в его броне зияла пробоина, с рваными краями. Как зверь, убитый в то мгновение, когда он спружинил мускулы для прыжка, стоял этот танк у последней черты, навеки бессильный перешагнуть через нее.

На песке дворика, окруженного белыми стенами, под тенью единственного дерева лежал на носилках лейтенант Алексей Клинов. Ему была видна пробитая снарядом стена двухэтажного дома, блеклое от зноя небо и пыльный песок.

У него не было сил повернуть голову, и он даже не знал, под каким деревом он лежит.

Когда боль ненадолго утихала, Клинов начинал думать о том, что он, наверно, так никогда и не узнает, под каким деревом он лежит, такой он теперь беспомощный: обе руки у него перебиты осколками, и левая нога тоже перебита. Ему было ясно, что он умрет, и вопрос был только в том, долго ли еще он будет мучиться.

Его сюда на рассвете принесли санитары и ушли искать воды, но потом они, вероятно, были ранены или убиты, потому что никто к нему не возвращался. Тогда еще бой шел на улицах городка, но теперь весь городок в руках у врага. Шума боя не было слышно; только порой где-то далеко, словно в ином мире, глухо гремела артиллерия.

Тень дерева укоротилась, отошла от Клинова, и теперь он лежал на самом солнцепеке, и маленькие мухи ползали по его ногам.

Когда он погружался в забытье, он видел себя со стороны. Он снился самому себе лежащим на маленьком белом дворе, под беспощадным солнцем, в обезлюдевшем городке, где он должен умереть.

Потом он просыпался и видел песок, и белую стену, пробитую снарядом, и блеклое от зноя небо, и пыльный песок дворика.

И все же смерть не казалась ему страшной. Все страшное было позади. Но умирать было очень больно и нестерпимо грустно.

Снова нахлынул бред.

Где-то далеко шли по прозрачной реке белые пароходы, листья ландышей отряхали ночную росу, дефилировали шеренги мороженщиков, а он стоял под кленом в парке, и веселый ливень хлестал по листьям, сгибая ветки.

Все нарастал ливень. Уже не капли, а толстые, круглые струи воды, как хрустальные балки, упирались в землю, и он тянулся к ним ртом, но никак не мог дотянуться.

И тогда он очнулся от боли и — продолжением бреда — увидел, что перед ним стоит маленькая девочка в зеленом платье и смотрит на него удивленно и испуганно.

У нее были большие серые глаза, а в светлых волосах была синяя лента. Такую девочку он видел когда-то на огромном рекламном щите, прибитом на брандмауэре дома в том городе, где он жил до войны. Эта реклама была прибита над сквером, и под улыбающейся девочкой было написано большими буквами: «Ешьте яблочное пюре».

— Я давно с вами разговариваю, а вы меня не слушаете, — сказала она. — Мне очень страшно одной, а вы все говорите с кем-то. С кем это вы говорите?

— Ни с кем, — тихо сказал ей Клинов, — это у меня бред, я ранен. Принеси мне воды, я пить хочу.

— У нас только сырая осталась, сырую пить нельзя.

— Ничего, мне можно. Неси скорее, девочка. А под каким деревом я лежу?

— Не знаю. Мама мне говорила, какое это дерево, да я забыла.

Она ушла куда-то и долго не приходила, и Клинов снова подумал, что это был бред. Но девочка вернулась с большим эмалированным чайником и сказала:

— Чашки все разбились от снаряда, а вы пейте из носика, только она сырая.

— Тебе уж и поить меня придется, — сказал Клинов, — видишь, с руками-то у меня что!

Девочка наклонилась над ним и стала поить его из чайника. Пил он долго. Когда он закрывал рот, чтобы отдышаться, струя воды лилась на лицо, на шею, стекала за шиворот. Это было приятно.

— Ну, спасибо, хватит, — промолвил Клинов. — Теперь иди, прячься куда-нибудь, а то еще немцы сюда зайдут.