Майкл Чабон - Лунный свет

– Ух ты, – сказал дед. – Только гляньте!

– Спутник! – с детской радостью проговорил доктор Шторх.

Дед хотел было его поправить. Они видели не сам спутник, слишком маленький и неразличимый человеческим взглядом, а часть ракеты, выведшей его на орбиту: она сверкала в лучах солнца, которое вот-вот должно было подняться над горизонтом. Дед решил, что всего этого можно сейчас не говорить.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, Шторх, что вытащили меня сюда.

Синее перышко, словно дыхание на зеркале, тронуло край горизонта. Пора было возвращаться в камеры. Ни дед, ни Шторх не двигались. Они стояли на крыше в темноте. «Я хочу видеть это снова», – думал дед.

– Ладно, – сказал доктор Шторх. – Может… Что нам делать?

Дед, к своему изумлению, понял, что знает ответ, и сам ответ тоже его изумил, хотя ясно было, что мысль зрела со дня кражи сахара из кабинета доктора Уоллака.

– Как вам идея построить для нас ракету? – спросил он.

Своего другого деда я не знал. Примерно за месяц до моего рождения он встретился за ланчем со своим братом – Сэмом Шейбоном, моим дядей Сэмми, – в кафе, где на каждый столик вместо масла ставили горшочек смальца. После сэндвичей с бастурмой они вместе отправились в офис к дяде Сэмми, располагавшийся на четвертом этаже Линкольн-билдинг, в двух кварталах от кафе. Дядя Сэмми хотел показать моему другому деду образец, только что полученный от поставщика: движущуюся модель ядерной подлодки «Наутилус», которую планировали выпустить к Рождеству. Дядю Сэмми она привела в полный восторг. У нее были балластные цистерны, которые наполнялись с помощью пластиковых трубок и карманного насоса. В офис принесли большую ванну и налили воды. Сотрудники играли в подлодку все утро. Моему другому деду не терпелось на нее взглянуть.

Лифты на нижние этажи Линкольн-билдинг были в тот день на техобслуживании. Братья направились к лестнице. На площадке третьего этажа Сэмми услышал, как его брат пролетом ниже прищелкнул языком и вздохнул, как будто от сожаления. Вызвали «скорую», но мой другой дед умер по пути в больницу.

Через три недели у моей мамы начались схватки. Она была молодая и родила быстро. Еще через восемь дней я обменял крайнюю плоть на древнееврейское имя покойника. В моей не-памяти о другом деде он – резиновый шарик, круглый и розовый. Щеки и лысина лоснятся, как смазанные жиром.

Мой другой дед всю жизнь проработал наборщиком. В тридцатых он устроился в фирму, которая печатала киноплакаты. В том же вест-сайдском здании, что и типография, располагалась компания, выпускавшая пластмассовую мелочовку и товары для розыгрышей. Как-то он услышал, что компания ищет коммивояжера, и сказал об этом младшему брату, который тут же пришел и получил работу.

Сэм Шейбон отправился продавать жевательную резинку в форме луковиц, черное мыло, брызжущие чернилами бутоньерки. Человек он был общительный, злые шутки любил и, как толстый повар, от своего дела получал удовольствие. Но к началу пятидесятых в его карьере случился застой. Зарплату поднимали редко. В должности не повышали. Его идеи либо не замечали, либо крали. Он шел по жизни, дергая ручки запертых дверей. И вдруг одна ручка повернулась.

Дождливым пятничным вечером в декабре 1954 года он разговорился с соседом по стойке в баре «Джек Демпси». Сосед, как и дядя Сэмми, держал в руках стакан коктейля «Том Коллинз». В луже дождевой воды у его ног стоял деревянный ящик с образцами то ли научных инструментов, то ли химпосуды. Новый знакомый оказался химиком из Корнинга. В свободное время он изобрел способ моделировать человеческие кости из новой пластмассы, которая революционизировала все направления отрасли, в том числе индустрию розыгрышей, позволив достичь таких высот реализма, как «игрушечная рвота» и «муха в кубике льда». Химик поставил ящик с образцами на стол и открыл, как книгу. В отделениях слева лежали человеческая челюсть, бедренная кость, два ребра, пять позвонков и коленная чашечка: все пластмассовое, все в натуральную величину. Справа был пластмассовый человеческий скелет в масштабе 1:4 с проволочной подставкой.

Скелет, подвешенный к подставке за трехдюймовый череп, привел Сэмми в восторг. Дядя пожал скелету руку. Пнул его ногой коктейльную вишенку. Подвигал пластмассовой челюстью, говоря за скелет голосом сеньора Венсеса {105} 105 …говоря за скелет голосом сеньора Венсеса . – Венсеслао Морено (1896–1999), известный под псевдонимом сеньор Венсес, – испанский чревовещатель. Был особенно популярен в 1950-е и 1960-е годы, когда выступал на телевидении в шоу Эда Салливана. .

– За сколько вы их продаете? – спросил он. – Мне нравится.

Химик опешил и немного обиделся. Его продукция предназначена для серьезных целей, для студентов-медиков и для уроков биологии. Это реалистичный и точный научный инструмент.

– Мне кажется, вы не поняли, – сказал он. – Это просто демонстрационная модель. Я сделал скелет маленьким, чтобы его удобнее было возить и показывать.

– Думаю, это вы не поняли, – ответил дядя Сэмми. Уж он-то мог узнать игрушку, когда ее видел. – Сделайте его на два дюйма ниже, и я закажу у вас пять тысяч штук.

Через два года он снимал офис в Линкольн-билдинг и зарабатывал два миллиона в год. Его специализацией стал научный и образовательный уклон. Подразумевалось, хоть и неявно, что его игрушки готовят молодое поколение американцев к жизни в условиях холодной войны. В их числе была «Аэродинамическая труба для бумажных самолетов» и «Карманный перископ», но лидером продаж оставалась «Точная модель человеческого скелета». Ее рекламировали в журналах («Как, у вас еще нет скелета в шкафу?») и отправляли сотнями тысяч продавцам по всему миру.

Впрочем, к 1957-му прибыль упала. Японские конкуренты наводнили рынок столь же точными, но более дешевыми моделями скелета. Дядя Сэмми искал способ снизить издержки. У него начались столкновения с профсоюзом. Как-то его приятель за картами упомянул, что играл в гольф с руководителем программы, которая предоставляет труд заключенных в обмен на профессиональное обучение. Таким образом, «Фабрика скелетов» и обосновалась на производственном этаже тюрьмы, в которой отбывал срок мой дед.

Сэмми регулярно наведывался в Уолкилл, приглядывал за работой. Сперва он останавливался в гостинице неподалеку, но в доме директора на территории тюрьмы имелась гостевая спальня. Сэмми два или три раза приехал с любимым ржаным виски директора и получил приглашение останавливаться у того в каждый приезд. Можно было перепоручить надзор заместителю, но, как многие гости, дядя Сэмми находил умиротворение в странной тюрьме, с ее маслобойней и лесхозом, с хором, исполняющим матросские песни и спиричуэлс, с заключенными, деловито метущими дорожки между заплетенными плющом зданиями. Он привык считать, что работа тянет из него жилы, а семья – нервы; ему нравилось воображать, что и он оставил весь свой груз за стеной заодно со свободой. В доме директора Сэмми спал крепко, просыпался бодрый и возвращался в город, готовый к встрече с любыми новыми испытаниями.