Майкл Чабон - Лунный свет

Жители соседних городков и деревень приносили сломанные радиоприемники, и заключенные ремонтировали их по цене запчастей. Приемники барахлили по самым разными причинам, так что чинить их было интересно. Требовалось подобрать нужные инструменты и детали, а потом исключить одну возможную причину за другой. Для деда это был более или менее рецепт утешения. В часы бессонницы собственные проблемы ощущались как непомерно расплывчатые, во сне они превращались в нескончаемый зеркальный лабиринт. Но в радиомастерской, во внутренностях «Магнавокса» проблему можно было найти и устранить кусочком ваты, медной проволочкой, капелькой припоя. И деду всегда нравился сладковатый дым от раскаленного паяльника.

Даже если в рубку приходил доктор Шторх, деду легче было себя с ним вести или просто не замечать его. Шторх надевал наушники и замирал перед «Халликрафтерсом» в углу, иногда на много часов. Он слушал новости бразильского «Радио Насиональ», «Радио Москвы», «Немецкой волны». Мониторил разговоры и технические инструкции доморощенных астрономов и метеорологов по всему миру, собиравших наблюдения в рамках Международного геофизического года. Забывался в голосах миллиона одиноких радиолюбителей, ищущих друг друга в ночи.

В первый пятничный вечер первого дедова октября в Уолкилле рубку посетил Хуб Горман. Обычно он туда не заглядывал, и дед сразу понял, что Горману охота к кому-нибудь прикопаться. Он немного постоял в дверях. Кивнул деду. На его коротко остриженной голове была вмятина от угла доски. Глаза поблескивали в ложбине между бровями и скулами, словно монетки, закатившиеся между диванными подушками. Он приметил в углу доктора Шторха. Тот сидел спиной к двери и к возникшей на пороге угрозе.

Горман с натренированной неторопливостью двинулся через рубку. Он умел все делать неспешно: скручивать сигарету, вставать со стула, доедать мясо с фасолью, облизывать ложку. Когда охранник что-нибудь ему приказывал, он задумывался. Его медлительность была отчасти формой неповиновения, отчасти – хищной повадкой крокодила на солнечном берегу.

– Горман, – сказал дед, – подойди глянь.

Горман остановился. До Шторха ему оставалось всего два-три фута. Он хрустнул костяшками пальцев: звук был, словно взорвался десяток петард. Обернулся со всегдашней своей демонстративной неспешностью.

Дед протянул ему аляповатую, красную с золотом, коробку, в которой когда-то лежали две дюжины сигар «Ромео и Джульетта».

– Не курю, – ответил Горман и корявым пальцем указал на рот. – Жую жвачку.

– Тут не сигары.

Ложбина между бровями и скулами уменьшилась. Горман двинулся к радиостолу.

– Не зови его сюда, дебил, – сказал другой заключенный, который во время войны служил радистом на «Аврааме Линкольне». – Хочет он прикалываться над фашистом, пусть прикалывается, тебе какое дело?

– Это что? – спросил Горман.

На полушарии его левого плеча какой-то морпеховский татуировщик выколол, один зеленовато-черный остров за другим, месяц за месяцем, год за годом, весь кровавый путь Десятого полка морской пехоты к Японии. На самом верху располагалось грибообразное облако с надписью «Нагасаки», где полк после войны патрулировал дымящиеся развалины.

– Радио. Из сигарной коробки.

Дед собирал его весь вечер и закончил минут за пять до прихода Гормана. Приемник предназначался в подарок внуку директора тюрьмы, Теодору, когда тот в следующий раз заглянет в рубку. Мальчик интересовался наукой. Он был сообразительный, открытый, не боялся тюрьмы, заключенных и собственного деда. Те, кто скучал по своим детям, всячески баловали Тео, дарили ему Эйфелевы башни из спичек и гоночные машинки из консервных банок.

Дед протянул сигарную коробку Горману, тот взвесил ее в руке:

– Тяжелая.

– Работает от батарейки.

Дед открыл крышку и показал батарейку между проволокой и конденсаторами. Вытащил маленький серый наушник на серых скрученных проводках. Горман вставил его в изуродованное правое ухо. Дед показал, как включать и выключать приемник. Горман попросил найти «церковную станцию», дед нашел. Горман ухмыльнулся.

– Надо же, – сказал он. – Радио в сигарной коробке. Ловко.

Однако Горман не ушел забавляться с новой игрушкой, как надеялся дед. Он сел на табурет и стал слушать радиопроповедника, глядя в затылок Шторха, пока сверчок в его ухе сулил посмертные кары. Потом, без всякой видимой причины, встал, выдернул наушник, намотал серые проводки на три пальца, сунул моток проволоки в коробку, а коробку поставил на табурет. Его внутренний зверь дозрел до кормежки.

Горман бочком двинулся к радиоуголку. Дед открыл было рот, чтобы предупредить Шторха, но в эту самую секунду плечи у дантиста напряглись и он повернулся к мучителю. Его глаза уперлись в Гуадалканал у Гормана на запястье. Морпех положил руку на тощие плечи Шторха и нагнулся к его уху. Губы задвигались. Он говорил долго, каждые несколько минут заново стискивая Шторху плечо. Слов было не разобрать, и сам текст проповеди остался для деда загадкой. Закончив ее, Горман позволил Шторху сбросить свою руку и выпрямился, глядя на жертву с пасторской улыбкой.

– О’кей? – спросил он обычным голосом. – Тебя это устраивает?

Шторх плакал. Из наушников «Халликрафтерса» слышалось завывание ионосферы.

– Альфред? Я не слышу ответа.

– Что, если тебе для разнообразия оставить его в покое? – спросил дед.

Подбородок Гормана как раз двигался обратно к левому уху Шторха. Прошло довольно много времени, прежде чем дедовы слова проникли в его мозг. Горман обернулся и выпрямился во весь рост. Он был на три, почти на четыре дюйма выше деда. В ложбине лица сверкала тусклая мелочь глаз. С привычной тщательностью Горман перебирал в голове досье, собранное им на моего деда. Приклеенная к физиономии улыбка отвалилась, и больше дед ее не видел. Горман поднял руки почти к самому подбородку, подвигал большими пальцами.

– Что, если я воткну их в твои поганые зенки? А потом велю Альфреду слизать с них юшку? – сказал он. Мысль определенно ему нравилась. – А после отымею тебя в обе кровавые дырки.

Дед смотрел на пестрые этикетки радиоламп в коробках на стеллаже и считал до десяти: сперва по-английски, затем по-немецки, потом на идише. Даже если бы он уцелел в драке с Горманом, что было далеко не факт, к его сроку добавились бы месяцы, если не годы. Его могли перевести в место значительно хуже Уолкилла, туда, где заключенные дерутся насмерть, а сроки велики. Шторх останется таким же убогим нудником , а бабушка с мамой вынуждены будут по-прежнему мыкаться одни.

Горман взял сигарную коробку, вытащил наушник и снова воткнул себе в ухо. Покрутил ручку настройки, нашел что-то вроде джамп-блюза, четырехдольный барабанный бит. Закивал под музыку, подмигнул деду: