В. Строгальщиков - Слой-2

– Тебе зачем деньги-то понадобились? – спросил банкир.

– Решил гульнуть под выходные. – Лузгин колебался, говорить ему правду или нет, и решил, что не надо, банкир бы не одобрил и попросту денег не дал. – Старик, это мои обстоятельства. В конце той недели верну.

– Не нравится мне это, – сказал Кротов. – Старик, тебя к таким суммам нельзя и близко подпускать, у тебя же деньги в руках не держатся.

Кротов был прав, но было поздно, слово дадено, хотя и сам Лузгин уже испытывал некоторое беспокойство от содеянного: сквозило в Толике что-то нервическое, с легким дребезгом, как от надколотой чашки, и уж слишком явно тот обрадовался, когда Лузгин пообещал ему помочь. С другой стороны, частный бизнес – это всегда нервотрепка, беготня по грани, пан или пропал, и внешне Анатолий не выходил за рамки деловой поведенческой амплитуды очень среднего «нового русского». Двести миллионов – сумма немалая с бытовой точки зрения, но в коммерции это были сущие гроши, к тому же существовал и «поплавок» – страховка в виде банковского кредита. «Пока договор не увижу – денег не дам», – решил Лузгин, а в трубку сказал:

– Отстань, Серега. В конце концов, этими деньгами распоряжаюсь я. Мог бы и вообще их дома в тумбочке держать, разве не так?

– Не совсем так, – поправил его банкир. – Распоряжаешься ты, но отвечаю за них я. И что-то я не помню в твоей заявке такого платежа наличкой, притом залпом.

– Слушай, давай не по телефону, – использовал Лузгин самый верный способ свернуть любой разговор, и Кротов помолчал немного, посопел в трубку, сказал: «Черт с тобой» и отключился.

Вернувшись в кабинет, Лузгин снова уткнулся в брошюру.

«...Оптимальный способ взаимодействия с оппонентом – переговоры с ним или его «командой». Если оппонент продолжает слепо верить в свой успех, в этой ситуации вряд ли можно достичь результата. Однако пойти на пробные контакты следует в любом случае. Надо убедить оппонента в том, что отказ от участия в избирательной кампании позволит ему прекратить дальнейшие неоправданные расходы на нее, и в случае достижения договоренности возместить в приемлемой форме уже понесенные расходы, в том числе и личные. Как показывает практика, подобное предложение весьма эффективно, если оно подкреплено соответствующими данными «независимого» опроса общественного мнения, демонстрирующего низкий рейтинг оппонента, а также хорошо проработанным планом «ухода» оппонента, не унижающим его чести и достоинства. Последнее чрезвычайно важно, так как публичный политик скорее согласится потерять деньги, чем авторитет у избирателей. Следует убедить оппонента и его команду в том, что своевременный и мотивированный отказ от участия в кампании принесет больше дивидендов, чем публичное поражение на выборах».

На последней странице брошюры авторы поместили извинительный абзац о моральном кодексе кандидата (благая цель, мол, не оправдывает сомнительные средства, последний рубеж допустимого есть нравственная планка для политика и так далее), но эти реверансы выглядели ещё циничнее, чем весь предыдущий патологоанатомический разбор.

Лузгин швырнул брошюру в большую кипу таких же выборных бумаг и ушел в гостиную смотреть футбол, где Виалли на двадцать шестой минуте первого тайма прорвался по флангу и левой с маху вколотил мяч в ближний верхний угол, а во втором тайме «Челси» забил ещё и выиграл и вышел в следующий кубковый круг.

Был третий час ночи, и Лузгин улегся спать прямо там, в гостиной на диване, поставив будильник на семь часов утра в легком страхе не услышать звонок и проспать, потому что многие годы вставал не по часам – по настроению, вечерний режим телевизионной работы не требовал ранних подъемов.

Утром он стоял у окна и пил кофе, когда в сумрачный двор въехал темный «мерседес» – не самой новой, но приличной модели, вышел Анатолий в кашемировом длинном пальто, при галстуке и темных ботинках, не как вчера в полу-домашнем, притом вышел он из правой задней дверцы, как и положено нормальному «крутому» без пальцев веером и золотых цепей на шее, этих поганых примет разбогатевшей уличной шпаны. И то, что Толик «соответствовал» без выпендрежа и суеты, очень порадовало Лузгина и успокоило, хотя проснулся он с мыслью: а надо ли? Риск все-таки присутствовал. Как бы разгоняя остатки сомнений, Лузгин мотнул головой и пошел в прихожую.

На улице Анатолий не бросился ему навстречу, дождался у машины, улыбнулся без заискивания, пожал руку коротко и твердо.

– Тоже не выспался? Однако каков Виалли, а?

Именно эта фраза окончательно убедила Лузгина: свой человек, все будет хорошо.

Они подъехали к широкому крыльцу бывшего Дома Советов, который так и назывался в народе по-прежнему. Лузгин сказал: «Дипломат захвати», – и они поднялись по ступенькам, миновали в вестибюле охрану, уже привыкшую за месяц к ранним лузгинским приходам, и двинулись налево по коридору в дальнее крыло, где в двух склеенных одной приемной кабинетах располагался штаб общественно-аналитической организации «Политическое просвещение» – гениальной придумки столичных и местных деятелей, где нынче служил и получал деньги бывший телевизионный кумир тюменской публики Владимир Васильевич Лузгин, сорока пяти лет, нет, нет, не был, не состоял, высшее, со словарем, не имею, подпись.

В самом конце коридора, у поворота направо, Лузгин ткнул пальцем в ряд стоящих у стены кресел и сказал:

– Посиди здесь, Толя. А чемодан дай.

– Здесь курят? – спросил Обысков.

– Когда как, – ответил Лузгин и взял толин кожаный «дипломат», очень легкий, пустой, готовый к приему.

Лузгина все больше успокаивала эта утренняя обысковская уверенность и четкость даже в мелочах: сам он был ленив, мнителен и разбросан; не жизнь, а сплошная борьба с самим собой.

Серега Кротов, банкир и одноклассник Лузгина, а нынче главный казначей «Политпроса» – не путать с тихо умершей одноименной «конторой» на Орджоникидзе, – располагался в правом от приемной кабинете. Секретарша Олечка приходила к девяти; Лузгин пересек пустую приемную и принялся с привычной тихой руганью насиловать тугие пружины казенного двухдверного тамбура перед кабинетом, стуча «дипломатом» о косяки.

У Кротова уже сидел посетитель, Лузгин легко узнал его со спины и затылка: Валя Тимофеев, знаменитый конькобежец и чемпион, крутой бизнесмен и своеобразный политик – этакий кот, гуляющий сам по себе в скучных зарослях местного истеблишмента. Профессионалы от номенклатуры над ним подтрунивали, но только за глаза. Был у Тимофеева недолгий роман с жириновцами, закончился скандалом, чему Лузгин совсем не удивился, ибо знал давно: Валентин – это сам себе партия.

В принципе, Тимофеев был, что называется, своим человеком, но Лузгин тем не менее не решился при нем открывать сейф, а потому кивнул присутствующим, повесил пальто в шкаф и расположился за персональным столом, отведенным ему в углу большого кабинета. Перебирая лежащие на столе документы, он вполуха слушал быстрое бормотание Тимофеева. Они сидели с Кротовым, сблизив головы, и Валентин тыкал пальцем в очередную бумагу.