В. Строгальщиков - Долг

Я еще удивился сперва, что внутренний периметр ограждения верхними концами загнут к нам и стережет тем самым караульное широкое кольцо от нас, солдат, а не от немцев. Чтобы мы, советские солдаты, к ним, немцам, по ночам не бегали. Но мы к ним бегали, конечно. Лично я – на третий месяц службы: приказали старики, и ночью в дождь я ушел с поста в деревню, благо рядом. Нашел местный гаштет и пинал заднюю дверь намокшим сапожищем, пока не высунулся сонный немец. Я показал ему из-под плаща примкнутый штык-нож висевшего на плече стволом вниз автомата АКМ, и немец кивнул, пропал, потом вернулся с двумя литровыми бутылками немецкой синей водки. Я через лес рванул к себе на пост, опять подпер рогулькой колючку внешнего периметра, вполз на караульную дорожку, промокнув окончательно, и сунул водку через внутренний периметр поджидавшим в кустах старикам.

Потом мне объяснили, что немцев лучше все-таки не грабить, а покупать водку за деньги, вырученные от продажи тем же немцам болгарских сигарет, кофе в зернах, советских часов и заводных механических бритв, а также портативных радиоприемников, кофемолок, кубинских сигар, изделий из золота и серебра и прочего, для немцев интересного. Я тогда спросил по глупости: что, у фрицев ничего такого нет? Есть, сказали мне, но очень дорого, а в Союзе это все – копейки. Например, приемник «Альпинист» стоит двадцать семь рублей, а здесь – сто пятьдесят гэдээровских марок, это две шикарные водолазки, каждая из которых уйдет в Тюмени по сто двадцать пять рублей штука. Навар – почти десятикратный, но придется кое с кем делиться, мы научим. Так что давай, парниша, коли ты не трус.

В пехотный полк впоследствии я прибыл профессиональным самовольщиком. В полку был полный беспредел. За каждой ротой числилось по паре-тройке ходоков. Система – идиотская: бродили днем в солдатской форме по улицам соседних городков, тупо колотили в двери или шарахались по магазинам, пугая продавцов и покупателей. Притом сами себе сбивали цены: привезет из отпуска солдатик свой хабар, предложит ротным ходокам за двести, скажем, а те упрутся – дорого. Так он в соседнем батальоне сдаст за двести десять. То есть хозяином положения был человек с хабаром, а не тот, кто голову свою под выстрел часовому подставлял. Я эту систему идиотскую не сразу, но в корне поломал. Вдребезги разнес я идиотскую систему – не без помощи Валерки Спивака, друга моего по волейболу, оказавшегося своей роты штатным ходоком. Мы с ним большую оргработу провели. Всех ходоков собрали в чайной, самовар залили «Ванькиным братом» – полуконьяк такой немецкий, «Вайнбрандт», цветом на чай похож и пьется хорошо. Посидели с ребятами и создали синдикат. Приемные цены на типовой хабар обговорили единые, притом заниженные на червонец: за риск надо платить, а ежели кому не нравится – шуруй самостоятельно с мешком через посты, а мы посмотрим, как тебе башку отстрелят или в комендатуру загребут.

Короче, все у нас наладилось. Денег стало море, а риску меньше, потому что я придумал комбинацию с местным гаштетчиком Вилли. И заставил всех ходоков купить себе гражданскую одежду. Ее мы держали у дачного сторожа, Виллиного родственника, в трехстах метрах от полковой колючки, и переодевались у него, когда отправлялись в город. Сторожу мы подарили в виде взятки два комплекта старого, но целого обмундирования «хэбэ», и он работал у себя на огороде с натуральным видом пожилого русского военнопленного, над чем мы всегда насмехались. Сторож в свое время в германском вермахте служил. Да все вокруг их мужики, кому за пятьдесят, в поганом вермахте служили и в наших отцов наверняка стреляли, но это к делу не относится – к фарцовочному делу, ясен свет. И вообще к немцам – конкретным немцам, с которыми общаемся, злобы у нас нет. Многие из них прилично говорят по-русски. Освоили в плену или учились в Союзе? Какая разница, мы их не спрашиваем. Они ведь тоже нас не спрашивают, почему мы двадцать пять лет назад пришли их от Гитлера освобождать, да так здесь и остались, не ушли. Американцы, правда, тоже не ушли. В итоге мы со всеми квиты.

Нет, синдикат изменой родине никак не назовешь. Продавать – продаем, но не родину. К тому же синдикат – это порядок, а порядок всегда лучше беспорядка, даже с точки зрения начальства. Наверху не дураки сидят, они же понимают, что фарцовку пресечь невозможно. Существуют реальные экономические обстоятельства, ее порождающие, а экономика есть базис, так в советской школе нас учили, все остальное – надстройка. По идее, полковник Бивень должен объявить мне благодарность в приказе, а не сажать на гауптвахту и дело об измене заводить. Впрочем, командир полка может ничего и не знать про меня, дело Витенька завел самостоятельно. На то и особист, они народ отдельный.

Пошло все к черту. Какого лешего я забиваю себе голову дурацкими предположениями? Нет в этом никакого смысла. Пью воду из-под крана, выкуриваю сигарету и оглядываюсь. Пол кафельный, холодный, подоконник широкий, но весь я там не помещусь, ноги повиснут. Решившись, перекладываю бумагу и авторучку со стола на подоконник, сигареты со спичками прячу в карман, лампу осторожно ставлю на пол и боком вползаю на стол. Надо бы снять сапоги, пусть ноги проветрятся, в камере-то разуваться запрещают, но могу и не успеть привести себя в порядок, тогда летюха мне голову оторвет. Я сам кому угодно голову оторву, если этот кто угодно развалится на моем столе в ротной канцелярии.

Слегка подтягиваю ноги, но так, чтоб на столешнице лежали только голенища – наглеть не надо, это вредно. Кладу пилотку, поверх – ладони, приникаю к ним щекой и закрываю глаза. Полтора года в армии научили меня засыпать при любых удобных обстоятельствах, мгновенно и на четкий срок. Последнее – навык сугубо караульный. А еще за полтора года службы я приобрел способность не думать, если от тебя того не требуют. Раньше я полагал, что нормальный человек всегда и всюду непрерывно мыслит, внутренний голос с ним беседует... И только здесь, в армии, узнал, что думать-то особо не требуется: за тебя решают и командуют тобой другие люди. Твое дело – исполнять приказы: быстро, точно и в срок. Такая вот армейская формулировка. Очень, кстати, умная, пусть даже нелогичная: зачем, к примеру, быстро, если надо в срок? Ежели какой салага думает, что он закончит раньше и будет покуривать в тенечке с приятным чувством хорошо исполненной работы – черта с два. Ему немедленно найдут работу новую. Так что, товарищи, быстренько, точно – ив срок.

Ключ лязгает в замке. Ко второму его обороту я уже сижу в кресле, положив руки на стол. Заходит особист, я бодренько встаю и тут же ругаюсь про себя привычным матом. Все, блин, попался. Витенька в недоумении оглядывает голый стол, затем подоконник с бумагой и ручкой. Наклонив голову, рассматривает лампу на полу. Потом хихикает и шепчет: