В. Строгальщиков - Долг

В Любеке, сросшемся с Гамбургом старинном городке, такси выехало к набережной, и Кротов сразу увидел белую «Аркадию», стоящую у парапета со спущенным высоким трапом. «Ну вот и все», – подумал Кротов, расплачиваясь с таксистом.

На набережной он уселся на железную скамейку спиной к кораблю, курил беспошлинные сигареты, купленные в Шереметьево, и слушал, как гуляет в желудке немецкое пиво, которое вскоре ударит по почкам, и надо будет мчать в гальюн.

Кротов приметил ряд телефонных будок, встал и направился туда, но спохватился вовремя и стал искать киоск с газетами, где купил за десять марок телефонную карточку. Аппарат заглотил картонку, пошел гудок, и Кротов выщелкал на кнопках российский код и сотовый номер жены.

– Да-да? – ответила Ирина через космос.

У Кротова перехватило горло.

– Привет, – сказал он. – Ты где находишься, подруга?

– А сам ты где? – воскликнула жена. – Почему не звонишь, у меня уже всякие мысли...

– Я тебя спрашиваю: где ты находишься?

– Как это где? Мы в Любеке стоим.

– Ты где, на пароходе?

– Ну да, – растерянно произнесла жена,

– Тогда возьми мою путевку и быстренько спускайся вниз, на набережную.

– Зачем? – испугалась Ирина.

– Потому что я стою внизу, дуреха.

– Где внизу?

– У трапа, блин, у трапа!

– Здесь, в Любеке?

– Нет, в Гонолулу, – сказал Кротов и с грохотом повесил трубку. Телефон услужливо возвратил карту, но Кротов оставил ее в прорези аппарата – русский подарок портовым бичам.

Он встал возле трапа, у нижней платформы с резиновым ковриком, посмотрел наверх, где дежурил матрос с нарукавной повязкой. Первой на верхнюю площадку выскочила Наташка, завопила: «Батяня!» – и стремглав помчалась вниз. Затем появилась жена с заплаканным лицом и Митяй в матросской форме с лямочками накрест. Наташка уже висела на шее и болтала ногами. Кротов опустил ее на коврик, обнял за плечи и повел наверх, задевая портфелем металлические ребра ограждения. Жена смотрела так, будто знала или чувствовала что-то. Митяй обхватил его за ногу, прижался щекой к бедру. И не хватало рук, чтобы всех и обнять, и погладить.

Матрос с повязкой требовал пропуск, что выдавали всем туристам, сходящим на берег. Кротов сказал, что его задержали дела, вот паспорт, вот путевка – где, блин, путевка? – вот она! Матрос замешкался, Кротов потребовал вызвать начальство. Пришел морской офицер с загорелым лицом, посмотрел документы, велел пропустить. Они гурьбой шли по внутренним трапам и коридорам, Митяй не поспевал, путался у взрослых под ногами.

В каюте Кротов осмотрелся, сказал: «Недурственно», – скинул пиджак, брюки и рубашку. Жена достала из стенного шкафчика полотняные белые шорты, легкую маечку, пляжные тапки без задников. Кротов стал одеваться, Ирина сказала: «Сними трусы, жарко будет, ходи в одних шортах, здесь все так ходят». В другой момент он обязательно спросил бы у жены, каким же образом она определила, что все мужчины здесь гуляют без трусов, а нынче согласился молча и все надел, как было ему сказано. Сунул в боковой карман шортов сигареты и старую добрую «зиппо», а в задний – свой любимый «крокодиловый» бумажник. Жена сказала: «Когда ты его сменишь? Смотреть стыдно». Кротов ответил: «Никогда».

Наташка водрузила ему на голову мягкую панаму. Он вспомнил про очки, достал и нацепил их на нос. Дочь фыркнула: «Ну, ты, папан, колонизатор!» – и сдернула очки, заявив, что ему не идут. Прочитала буковки на дужке и захапала добычу окончательно. Митяй сказал: «Хоцю купаться. Мы с папой будем иг’ать в аку’у и в дейфина». – «Кто будет акулой?» – грозно спросил Кротов. «Конесно, ты, – сказал Митяй и засмеялся. –А я будудейфин. Он волсебный».

На корме возле бассейна круглились столики под белыми зонтами и рядом стойка палубного бара, за которой, сложив на сияющей белой груди волосатые черные руки, скучал одинокий гарсон.

– Угощаю, – сказал Кротов. – Кому что?

Он заказал мороженое для Наташки, молочный коктейль для Митяя и слабенький «Экзотик» для жены. Себе взял двойную порцию бурбона со льдом, и будь что будет с почками. Увидев сотенную, гарсон развел руками: сдачи нет. «Журнал ведете? – знающе осведомился Кротов. – Тогда запишите на Кротова, двести восьмая каюта». Спросил гарсона, можно ли арендовать на судне личный сейф. Гарсон исполнился уважения и перелил ему бурбона минимум на палец. Кротов обхватил ладонями коктейли и мороженое, стакан с бурбоном прикусил зубами и так пошел, набычившись, к столу, где Митяй уже бузил и рвался из матроски нырять в бассейне голышом. За соседним столом грузные дядьки и тетьки дулись в преферанс, от них несло табачным дымом, и жена недовольно помахивала рукой, более всего оскорбленная тем, что курили не дядьки, а наглые тетьки, все в золотых цепях и перстнях. Кротов отпил полстакана, спросил, как понравился Лондон. «Чудесно», – ответила жена. Наташка сказала, что ей больше приглянулся Копенгаген: все такое маленькое, кукольное. Кротов еще хлебнул и посмотрел поверх плеча жены на тающий в вечернем мареве благообразный город с пиками готических соборов и белой башней то ли ратуши, то ли рыцарского замка в отдалении.

– Однако душновато, – заметил Кротов, вытирая со лба накатившийся пот.

– Когда спустимся южнее, к Португалии, обещают вообще тридцать градусов, – сказала Ирина. – Ты хорошо себя чувствуешь, Сережа? Чего-то ты бледный такой...

– Замотался, – вздохнул Кротов. – Отлежусь, и все пройдет. Здесь к ужину переодеваются?

– Кто как. Но в шортах на ужин не принято.

– Этикет! – заключил Кротов.

Посреди детской части бассейна стоял Митяй с птичьим ртом и смотрел в воду. Что ему чудилось, какие страхи подплывали к его тоненьким ногам? Кротов снял панаму и швырнул в бассейн, словно летающую тарелку. Митяй взвизгнул, схватил панаму, посмотрел восторженно на Кротова и стал зачерпывать воду панамой и выливать на себя.

– Ну вот, – надула губы Наташка, – теперь намокнет, форму потеряет.

– Нам, колонизаторам, сгодится, – сказал Кротов. – Я спущусь на берег, надо позвонить.

– Позвони из каюты по сотовому, – предложила жена.

– И то верно, – согласился Кротов. – Сидите здесь, я быстро.

Он спустился в кондиционированную прохладу корабельных белых коридоров с гравюрами по стенам, пришел и заперся в каюте. Достал из сумочки жены телефончик с жемчужными кнопками и свою записную книжку из кармана пиджака. Набрал код Кипра и длинный лимасольский номер. Покуда в трубке пикало, вспомнил милицейского майора и пожелал ему удачи.

– Калимера, кирия! – сказал он два слова из тех немногих, что помнил по-гречески. – Мистер Харлампиос Ставрианидис, плиз, ай эм хиз рашен френд Сергей... Эвхаристо, кирия.