В. Строгальщиков - Слой 3

– Так вот, дорогие мои нефтяники и все остальные, ничего я вам обещать не могу. Ни-че-го! Кроме одного-единственного, – он замолчал, чувствуя кожей накат напряжения, и произнес, глядя сверху в глаза Зырянову: – Хотите знать правду?

Слесаренко поднял голову и огляделся.

– Вы все – хотите знать правду?

– Да кто ж не хочет! – вяло ответили из глубины людского кольца.

– Так вот, дорогие мои, я вам обещаю одно: вы будете знать правду! Мне особо ни делать, ни терять до выборов нечего. Но я обещаю вам за эти оставшиеся месяцы разобраться самым серьезным образом во всем, что происходит в городе. Разобраться и вам доложить. По каждому пункту: по зарплате, по жилью, по детским пособиям. По ценам, в конце концов. Ну почему у вас мясо в магазинах дороже, чем в Сургуте?

Со всех сторон ему закричали про мафию: все схвачено, засилье пришлых торгашей... Виктор Александрович заставил себя смотреть на лица, а не рты, потому что иначе становилось страшновато.

Он снова дождался относительной тишины и поднял руку, словно на присяге.

– Все, что узнаю я – узнаете вы. И тогда вы решите, как будет жить город и кто станет его мэром. Договорились? Я спрашиваю: договорились?

– Договорились, – сказал Зырянов, вставая и протягивая руку. Виктор Александрович пожал ее и так держал, не выпуская.

– Тогда у меня к вам, товарищи, первая просьба.

Он вздохнул поглубже, ожидая взрыва. – Уйдите, пожалуйста, с рельсов.

Зырянов с силой выдернул руку и сел на скамейку, разочарованно качая головой. Толпа взревела и придвинулась, поверх толпы Слесаренко увидел, что люди на рельсах трясли в его сторону кулаками и плакатами. Тогда он сгреб со стола микрофон и влез на скамью, как бы подставляя себя целиком под нарастающий шквал. Краем глаза он увидел, что полковник Савич пробирается к нему сквозь толпу, толкаясь и что-то крича, и когда голова полковника приблизилась, он вытянул руку, в какой-то миг чуть не свалившись со скамейки, снял с этой головы фуражку и водрузил на себя.

Вокруг оторопело примолкли, и стало слышно, как от насыпи что-то кричат по слогам на три такта: «Га-га-га! Гага-га!». Виктор Александрович догадался: кричали Вайнберга.

– Все, что у меня есть, – сказал он в микрофон, стараясь сдерживать голос, – это моя должность. И должность эта, как фуражка: дали – сняли. Если вы не уйдете с рельсов, меня уже завтра снимут с работы, как не обеспечившего в городе законность и порядок.

Слесаренко снял фуражку и протянул ее полковнику. И тогда я уже не смогу сделать для вас ни-че-го. Я уеду в Тюмень или дальше на Север, а вы так и будете барахтаться в собственном дерьме. Вы этого хотите?

– Мы хотим нормально работать, – ответил ему Зырянов, – получать свои деньги. Вот пусть Вайнберг сюда придет...

– Да, кстати, где он? – спросил Слесаренко, с высоты оглядываясь на свою молчащую свиту. Полковник Савич пожал плечами, вертя в руках фуражку. – Я с утра дал команду его разыскать.

– Вайнберг в мэрии, – раздался голос Кротова.

Виктор Александрович отыскал взглядом своего первого зама, и тот показал пальнем в землю, а потом сложил руки крест-накрест, и Слесаренко понял: сюда, к пикетчикам, президент компании ни за что не приедет.

– Вот и отлично! – Виктор Александрович повернулся к загорелому. – Товарищ Зырянов, берите с собой двух– трех человек, приглашайте уважаемого народного депутата, и сейчас же едем разбираться с вашим начальством.

– Мои люди останутся на рельсах, – угрожающе отрезал загорелый. Слесаренко поднес к губам гранату микрофона:

– Я все сказал. Теперь решайте.

Он посмотрел вниз, куда бы спрыгнуть, и люди попятились, освобождая клочок умятого подошвами песка. Он соскочил в песок, слегка опершись на поданную Савичем руку; девица с накрашенным лицом отобрала у него микрофон и тут же сунула его чуть ли не в нос Виктору Александровичу: Можем ли мы расценивать ваше сегодняшнее выступление как первую заявку на участие в будущих выборах?

Позади девицы выплыло многозначительно прищуренное лицо Лузги на с зажатой в зубах сигаретой.

– Вы торопитесь, уважаемая, – Лузгин суфлером поднял бровь, изображая непонимание. – Выборы еще далеко, а проблемы – вот они, перед вами. – Лузгин опустил бровь и тихонько похлопал в ладоши. – Давайте-ка жить по порядку, тогда и к выборам придем достойно, с полным пониманием. Спасибо.

Он пошел к машинам, не оглядываясь и не спеша. Сбоку забежал Федоров, забормотал торопливо про Вайнберга, потом их на рысях обогнали телевизионщики и Лузгин вполуобнимку с теледевушкой, скакавшей по песку на каблуках.

У микроавтобуса он остановился и зачем-то попинал ногой упругую и гулкую резину колеса. Его тронули за плечо, он обернулся – это был Зырянов.

– Вас как по имени-отчеству? – спросил Слесаренко.

– Николай.

– А по батюшке?

– Михайлович.

– Судя по фамилии, вы местный.

– Из Пойково. А вы сургутский?

– Почти земляки, – сказал Виктор Александрович.

– Я вот подумал: а чего мелочиться? – ни к селу, ни к городу сказал вдруг загорелый с возбужденной решимостью. – Если вы нам сегодня не врали... ну, насчет правду узнать... если получится, зачем уезжать-то? Давайте сами выдвигайтесь, мы вам подписи махом соберем. Глядь, это местное ворье...

– Давайте без мата, – тихо сказал Слесаренко. – Без мата – раз и навсегда.

– Так, глядь, здесь же как в армии – без мата и гвоздь не забить.

– Без мата, – повторил Виктор Александрович. Какие выборы, товарищ Зырянов? И так все летит к... такой-то матери.

– Ага! – Зырянов засмеялся.

– А я что, не северянин? – развел руками Слесаренко. – Скажите мне честно и откровенно, Николай Михайлович: Вайнберг хоть чуточку прав?

– То, что деньги не платит?

– Нет. Насчет сокращения. И не смотрите на меня, как Мюллер на Штирлица. Я ведь знаю, с чего все это началось. – Он кивнул головой в сторону насыпи.

– Ну, вот, – хмыкнул Зырянов. – А мы, значит, вас...

– Он махнул рукой и отвернулся.

– Подождите обижаться, – Виктор Александрович за плечо развернул к себе загорелого. – Я ведь сказал, что хочу узнать правду. Вот вы мне первый ее и расскажете.

– Только всю, а не просто свою половинку. По-другому у нас не получится.

– Да вам этот Вайнберг так мозги запудрит...

– А вы, Николай Михайлович, сядете рядом и будете мне помогать, чтобы не запудрил. Договорились?

– Слабо верится, начальник... – Зырянов помахал рукой, подзывая кого-то. – А насчет жены – извини, я не знал.

– Никто не знал, – сказал Слесаренко.

Никто не знал, и прежде всех сам Виктор Александрович, когда опять повез жену в больницу – сказали: планово, год после операции, проверим и подлечим, – что будут резать снова, а потом снова и снова, и – это вяжущее мысли пустое слово «отторжение», и страшно дорогой интерферон, похоронная сдержанность медперсонала и его собственное упрямое непонимание грядущего и очевидного, как последний рубеж: пока он не поймет и не смирится – не будет страшного, однажды ему скажут: «Все в порядке», он привезет ее домой; и он привез, но не домой. И дома не стало, дом исчез, остались лишь неслышимые звуки и приметы вчерашней жизни, о которые он спотыкался. Рядом двигались тени детей и знакомых, как будто в параллельном мире. И, странно, отвращение к спиртному. Он вдруг забыл курить, а когда вспомнил и захотел мучительно, до задыханья, то наказал себя отказом, как будто это наказанье могло обмануть и облегчить душу. А потом позвонил Воронцов, и он прилетел сюда, на Север. И сейчас он влезал, сгорбившись, в микроавтобус и думал: как все повторяется! Давно ли он пытался усмирить такой же митинг на улице Первомайской, напротив тюменской мэрии, где он работал, и его еще ударили до крови – тетка ударила, стерва, и он отмывал кровь с рубашки в служебном туалете, прежде чем идти домой, и как испугалась жена, когда он пришел, и какое у нее было милое лицо, поглупевшее от испуга, а вот сегодня обошлось, сегодня бы она не испугалась.