В. Строгальщиков - Слой

От скуки Слесаренко принялся разглядывать зал, рассматривать в неярком свете людские лица. Он отметил для себя, что почти весь состав Думы присутствовал в зале, но в процесс никто из депутатов не вмешивался, даже Низовских. Виктор Александрович наткнулся на встречный взгляд депутата Павлова, тридцатилетнего инженера, большого умницы и такого же большого циника, чем поневоле тот и нравился Слесаренко. Павлов сцепил ладони замком и одобрительно помахал ими Виктору Александровичу. Слесаренко кивнул в ответ, улыбнувшись. Приятно, когда тебя понимают. И вдруг увидел, как вечный его вражина Низовских повторил павловский жест, и он даже растерялся поначалу, но белеющее в полумраке лицо депутата выражало одобрение и уважение. Слесаренко кивнул и ему, подумав при этом, не слишком ли поверхностно и однозначно он, Виктор Александрович, относился к Низовских, и не поискать ли им достойные возможности сближения? Слесаренко честно признался себе, что в конфронтации с Низовских он ни разу не предпринял даже слабой попытки заключить перемирие, сам задирал вспыльчивого коллегу, за что сейчас поставил себе «неуд». А мэру поставил «пятерку», потому что именно в эту минуту мэр произносил в микрофон:

— От состава городской Думы, я полагаю, мы попросим войти в согласительную комиссию депутата Константина Яковлевича Низовских. Нет возражений у уважаемого депутата? У его коллег? У вас, Виктор Александрович? Очень хорошо, предложение принимается. Какие будут кандидатуры на пост председателя комиссии? Пока тут пауза, позволю себе высказать собственное мнение: товарищ Школьников! У него есть богатый опыт депутатской работы, он уже проявил себя как хороший организатор… «Чего организатор? — подумал Слесаренко. — Моего избиения?» — Вижу, вижу, большинство со мной соглашается, значит, мы с вами, товарищи, все лучше и лучше понимаем друг друга, это меня очень радует, не скрою…

Закончив с назначением комиссии, мэр пожелал ей успешной работы и покинул зал, напомнив депутатам, что заседание Думы возобновится через десять минут. Низовских, естественно, остался в зале как член комиссии, и Виктор Александрович еще раз мысленно поаплодировал городскому голове.

Секретарши Танечки не было в слесаренковской приемной: болталась где-то с такими же застарелыми канцелярскими девицами. «Уволю», — в сотый раз сказал себе Виктор Александрович и прошел в кабинет.

Статус заместителя председателя Думы был весьма невысоким, о чем в первую очередь свидетельствовали скромные размеры кабинета: у самого последнего по рангу заместителя мэра «хата» была в три раза просторнее. Сказывалась и двойственность самой должности — официально председателя Думы не существовало в природе, главой самоуправления был мэр, так что Слесаренко по логике вещей был заместителем кресла, в котором восседал городской голова, и по этому поводу в коридорах большого дома на Первомайской ходили байки разной степени обидности. Виктора Александровича это задевало, но не слишком. Прямая должность подчас ничего не значила в административной иерархии. Определяющим было место во властных отношениях, которое занимал человек, его полномочия и разрешенные возможности, по большей части не обозначенные должностной инструкцией и закрепленные за ним неким негласным договором наверху. Примером подобного являлся бывший ханты-мансийский окружной начальник Чурилов, потихоньку исчезнувший в московских «кругах», притом отнюдь не самых верхних. Не утративший связи с родным ему Приобьем, Виктор Александрович частенько слышал от старых друзей-северян, что и поныне, однако, стоит только ткнуть пальцем в более-менее серьезную государственную или деловую структуру в округе, как под первым-вторым слоем наткнешься на Чурилова.

Свои собственные возможности и положение Виктор Александрович не идеализировал, но и не горевал по сему поводу. Хорошего чиновника карьера несёт сама, а честолюбивые выскочки первыми падают с лестницы.

Зазвонил городской телефон, и почти минуту в кабинете звучал занудливо мерзкий звук. Секретарши всё не было, и Слесаренко в сердцах сорвал трубку, гаркнул начальственное «да», переводимое как «пошли вы все в задницу».

— Господи, что случилось, Витя? — раздался в трубке напряженный голос жены Веры. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. А ты откуда знаешь?

— Татьяна позвонила…

— Уволю дуру! — не сдержался Слесаренко.

— Ну, как ты можешь так говорить, Витя. Она так о тебе заботится, так переживает…

— Она переживает, что я её выгоню. И я её выгоню, это однозначно.

— Вот всегда так, — сказала жена. — Теперь я буду чувствовать себя виноватой. Ты всегда добиваешься, что все вокруг чувствуют себя виноватыми перед тобой.

Проснувшаяся совесть куснула Виктора Александровича. Слова жены напомнили ему воскресное послеобеденное возвращение домой из «заимки» Чернявского, его якобы вылет из Москвы утренним рейсом, якобы поиски машины в аэропорту, якобы имевшее место неожиданное приглашение Шафраника на министерскую дачу, отказаться якобы не мог, а позвонить не успел. Не любивший и не очень умевший врать Слесаренко с каждой новой ложью всё больше злился на себя, но злость сорвал, понятно, на жене, прицепившись к тому, что в его отсутствие заболел внук: съел какую-то импортную сладкую гадость, а ведь он запретил строго-настрого!.. Досталось и сыну со снохой, и внуку тоже, и даже раздача московских сувениров не прибавила потом настроения ни Виктору Александровичу, ни другим, тем более что в качестве подарка внуку Слесаренко, как обнаружилось, привез заморское шоколадное яйцо.

— Ладно, Вера, успокойся, — извинительно сказал Виктор Александрович. — Ничего страшного, немного крови натекло из носа. Зато теперь твой муж — герой, авось премию дадут в качестве компенсации. — Он глянул на часы. — В два тридцать буду на обеде. Другую рубашку подбери, пожалуйста. Ну всё, пока.

Заседание Думы прошло без неожиданностей, в два пятнадцать приняли решение прерваться на обед: получалось, что Слесаренко все рассчитал точно. Он складывал бумаги в портфель, когда мэр, поднимаясь с кресла, негромко сказал ему:

— Зайди на пару слов, Виктор Александрович.

Подхватив портфель, Слесаренко пошел за начальником. В приемной мэра толпились вечные просители, за что секретарша получила сердитый взгляд хозяина: мэр не любил, когда в приемной сидели одновременно больше двух человек. Для посетителей напротив двери приемной был небольшой, уютный холл с удобными креслами, но настырные ходоки все равно пёрли в приемную: там было больше шансов проскользнуть в заветную дверь.

Они уселись у большого стола, сервированного под кофе на двоих. В конце кабинета была дверь, ведущая в комнату отдыха, и обычно напитки подавались там; кофе в кабинете, «по-походному», определял собой короткий и официальный разговор.