Тонино Гуэрра - Амаркорд. И плывет корабль

— Ну что ты врешь!

Уборные.

Бобо шествует по длинному широкому коридору, куда выходят двери классов. Заходит в уборную. Глубоко и облегченно вздыхает, словно наконец нашел спокойный уголок. Из кабинок, отгороженных невысокими, не доходящими до потолка дверями, слышится тихое журчание воды.

Он подходит к окну, из которого виден бескрайний простор голубого неба. Смотрит вниз, во двор. В одном из окон замечает женщину, разбивающую над сковородкой яйцо. Доносятся голоса; люди свободно идут по улице — каждый, куда ему надо. Над низкими крышами в воздухе плывет запах моря. Бобо мечтательно говорит про себя: «Интересно, есть ли кто сейчас на берегу?»

Набережная и пляж совсем пусты. Там царит ничем не нарушаемая тишина. Все невесомо, неподвижно, словно застыло. Но вдруг нереальность этого пейзажа, напоминающего полотна художников метафизической школы [3] направление в итальянской живописи 30-х годов, главой которого был художник Джордже Де Кирико (1888–1978) , нарушает резкий грохот мотоцикла, мчащегося на бешеной скорости. По безлюдному молу как угорелый летит, пригнувшись за рулем и как бы слившись воедино со своей машиной, Черная Фигура. Душераздирающе визжат тормоза: мотоцикл останавливается в полуметре от края. Испуганно взлетают чайки. И хотя вокруг нет никого, кто мог бы ему поаплодировать, Черная Фигура все равно доволен.

Он разворачивает мотоцикл и несется в обратную сторону, выписывая немыслимые кренделя и временами едва не касаясь ограждающих мол слева цементных блоков. Чуть не врезавшись в стену, отделяющую мол от порта, он на полном ходу резко сворачивает на улочку, ведущую в город, и постепенно треск его мотоцикла затихает вдали.

В это время из-за дюн появляется Лисичка — та самая загадочная девушка, которую мы уже видели на празднике, когда жгли костры. Она бредет, глубоко погружая босые ступни в песок, и своим хрипловатым голосом зовет:

— Фуманчу! Фуманчу!

Она вертит во все стороны головой, пристально вглядываясь своими прозрачными, фосфоресцирующими глазами в простирающуюся перед ней холмистую песчаную пустыню.

Сделав еще несколько шагов, девушка вновь повторяет свой зов, видимо, она ищет кошку. Но ленивые жесты, неспешная походка говорят о том, что поиски кошки — всего лишь предлог бесцельно побродить по дюнам. На вершине нагретого солнцем песчаного холмика она наклоняется, чтобы снять вцепившуюся в ногу колючку.

С лесов строящегося неподалеку дома несколько каменщиков окликают девушку, машут ей. Лисичка на них и не глядит. Поднимается и не спеша уходит, продолжая звать свою кошку:

— Фуманчу! Фуманчу!

Со строительной площадки синьор Амедео наблюдает за рабочими, готовящими раствор цемента и загружающими его в бадью: ее на канатах спускают сверху два других строителя. Синьор Амедео закуривает сигару и идет дальше, пробираясь между штабелями кирпичей, деревянными балками, длинными железными рельсами.

В одном из узких проходов перед ним вдруг вырастает Лисичка: она глядит на него в упор, не скрывая своего волнения. Синьор Амедео кусает кончик сигары. Улыбается и с легким вздохом спрашивает:

— Ну, тебе чего?

Прислонившись спиной к штабелю кирпича, она отвечает:

— Я потеряла кошку.

Амедео глубоко затягивается сигарой, словно хочет скрыть лицо за облаком дыма.

— Тут ее нет. Ну же, будь умницей, уходи.

Лисичка искоса бросает на него взгляд. Поднимает колено, чтобы упереться ногой в кирпичи, а может, для того, чтобы немного повыше приоткрылась нога.

— Жарко… Вы не чувствуете, как потеплело?

Отец Бобо не отвечает. Лишь лениво машет рукой: уходи, мол. Лисичка медленно отделяется от кирпичей, плавно проскальзывает мимо Амедео, едва не коснувшись его, и скрывается за грудой балок, потом вновь показывается из-за Дюн и наконец уходит прочь. Отец Бобо провожает ее взглядом — он по-прежнему держит в зубах сигару, но затаил дыхание и не затягивается.

Потом он возвращается на площадку и поднимается по мосткам на самый верх, на плоскую крышу дома.

Каменщики, усевшись кто где, обедают; одни едят хлеб с луком, другие хлеб с тушеными овощами. Выдубленный солнцем, высушенный, как чернослив, рабочий говорит остальным:

— Мой отец клал кирпичи, мой дед клал кирпичи, я кладу кирпичи. Тысяча, десять тысяч, горы кирпичей. Черт возьми, сколько кирпичей! А своего дома у меня так и нет!

Остальные каменщики выражают свое одобрение этому крику души нечленораздельным, но достаточно красноречивым мычанием. Что может сказать на это отец Бобо — подрядчик, он же старший мастер?

— Совершенно верно. И я был таким же, как все вы, тоже ничего не умел, а потом постепенно, мало-помалу, дошел до старшего мастера… Ах дорогой мой, необходимо терпение… ничего не достичь вот так, с ходу, раз-два!.. Надо стараться, вкалывать… — И, повернувшись, начинает спускаться по крутым мосткам.

Нынче, как и каждый вечер, все жители городка вышли прогуляться по Главной улице, которая соединяет две городские площади — Луговую и Муниципальную.

Толпа идет двумя встречными потоками в обе стороны; все шествуют медленно, словно это крестный ход.

Кого тут только нет: мальчишки, девчонки, юноши, девушки, дамы и господа — проплывают, словно парад-алле на цирковой арене; десятки раз они раскланиваются друг с другом, останавливаются перед витринами магазинов и затем вновь продолжают путь по двое, вчетвером, изредка в одиночку…

Директор гимназии Зевс, который тоже, прихрамывая, бредет по Главной улице, сверлит Бобо и его приятелей исполненным угрозы взглядом полицейского.

И недаром: ребята, ни на шаг не отставая, следуют за Угощайтесь, величественно выступающей в сопровождении своих двух сестер. Мальчишки зачарованно и конфузливо наблюдают за мягким, плавным колыханием ее пышных бедер: их изящные движения напоминают ритмичную работу огромных паровозных колес и поршней, И, чтобы побороть обуревающее его волнение, Бобо сопровождает каждое из этих потрясающих движений глубоким выдохом, подражая пыхтенью паровоза. Угощайтесь сохраняет полнейшую невозмутимость. Встречные при ее появлении улыбаются и подмигивают; в этих взглядах можно прочесть приятные воспоминания и недвусмысленные намеки… Она тоже временами улыбается в ответ — лукаво и снисходительно. Сестры, гордые и довольные, греются в лучах ее славы.

Вдруг Бобо и его дружки застывают как вкопанные перед большим окном какой-то конторы. Через стекло виден заваленный бумагами письменный стол, а за ним сидит чиновник лет пятидесяти в двух парах очков: одна на носу, другая поднята на лоб. Мальчики рассматривают чиновника долго и неумолимо. Оторвавшись от документов, которые внимательно изучал, он тоже глядит на них. Без сомнения, мы — свидетели ежевечерней шутки. Это что-то вроде «гляделок»: кто выдержит дольше. Внезапно чиновник вскакивает и, изрыгая проклятия, кидается к двери, чтобы схватить одного из этих паршивцев. Но Бобо и его товарищи удирают, свернув в узкий переулок.