Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Табита всегда готова критиковать Паркина, потому что его роман с Филлис, по словам Годфри, продолжается и он, по-видимому, серьезно к ней привязан. «Похоже, что это особый случай», - говорит Годфри. Сам он остался преданным другом Нэнси и хочет с помощью Табиты утаить от молодой жены открытие, к которому она, очевидно, еще не подготовлена. - Не пускайте ее в город, когда он в отпуске, - говорит Годфри, - я буду вас-предупреждать.

Но однажды Паркин привез свою Филлис в Эрсли на конец недели. Они остановились в Гранд-отеле и демонстративно появляются вместе на улице. Бонсер сразу узнает об этом от одного из своих дружков и, радуясь всякому случаю насолить Нэнси, которую он считает своим врагом, потому что она заботится о Табите, говорит ей: - Этот твой муженек поселил свою девицу в Гранде. Я всегда говорил, что он гад - никаких традиций!

Нэнси, не скрывающая своего презрения к Бонсеру, не удостаивает его ответом. Но, побывав тайком в Эрсли, рассказывает о своих впечатлениях весьма откровенно: - Да уж, не ожидала. Ты бы видела эту особу! Даже не красивая. Какая-то блондинистая размазня, и притом явная дура. Я думала, у Джо хотя бы есть вкус.

Наутро за завтраком она вдруг спрашивает: - Ты как думаешь, Джо привез эту тварь в Эрсли нарочно, чтобы меня уесть? По-твоему, он меня ненавидит?

Вопрос этот не дает ей покоя, она то и дело к нему возвращается. «Не может быть, чтобы он до такой степени меня ненавидел, это же утомительно». Или замечает: «Джо, конечно, подлец, но он не мстительный».

Она стала задумчива, даже рассеянна. Проклятый вопрос свербит у нее в мозгу, как те песчинки, что, проникнув в раковину, заставляют устрицу постепенно вырабатывать жемчужины.

- Не знаю, за что, собственно, ему меня ненавидеть, - говорит она через неделю, когда навязчивая мысль отразилась и на ее лбу в виде двух тонких вертикальных морщинок между бровями, и в ее голосе, который звучит осудительно.

А через месяц, когда они с Табитой мирно коротают вечер, благо Бонсер в Эрсли выпивает с приятелями, она заявляет: «В общем-то, не знаю, почему бы Джо и не возненавидеть меня; я его жена и родила ему ребенка, а для него и то и другое нож в сердце, хуже, чем отстранение от полетов». И опять становится оживленной, деятельной. Она развязалась с проклятым вопросом, сделала свою жемчужину твердой и гладкой.

Но в ней прибавилось раздражительности и строгости. Морщинки и осудительные интонации исчезли не до конца. Усилия мысли отложились в виде душевной горечи, как соли в суставах спортсмена. Она бранит Табиту. С горничными, молоденькими девушками, которые пошли в горничные только потому, что их по возрасту или по неблагонадежности не взяли на завод, она так строга, что Табита вынуждена за них заступаться: - В такое трудное время выбирать не приходится.

Но Нэнси, выставив вперед полную грудь, отвечает решительно: - Что они бездельничают - это еще куда ни шло. Но водить сюда мужчин я им не позволю. Это бы значило вообще махнуть рукой на дисциплину.

Чем больше у нее обязанностей, тем ей как будто приятнее. С грязью от беженцев она воевала чуть ли не более яростно, чем Табита, но, когда в 1944 году те наконец добились, чтобы их увезли в Лондон, ей словно чего-то недостает. Она с радостью встречает нового гостя, поначалу напугавшего Табиту, - старого Гарри, которого по каким-то секретным военным соображениям выселили из пансиона на юго-восточном побережье.

Гарри пять лет как овдовел, три года как бросил практику и предпочел одиночество, лишь бы не жить вместе с молодой женой Тимоти, которую он изображает тиранкой, одновременно скупой и излишне суетливой, неспособной создать в доме атмосферу покоя и сердечного тепла. Он горько оплакивает свою верную Клару. Без нее он уже не смог больше работать и вообще почти потерял связь с жизнью. Слишком долго она лишала его всякого человеческого общения. Он беспомощен и раздражителен, сморщенный старичок, немногим солиднее Табиты. От прежней его энергии и целеустремленности остались одни внешние проявления. Уже за завтраком он начинает торопиться, но через полчаса возвращается из сада или с поля усталый и растерянный, словно сам не знает, зачем ходил туда. Он часами сидит, словно погруженный в раздумье, и вдруг подскакивает от стука дождя по стеклу и говорит: «Дождь пошел» либо вздрагивает, заслышав шаги Табиты, и сердито покрикивает: «Посиди ты спокойно, Тибби. Правду Нэнси говорит - ужасная ты непоседа. Да и то сказать, ты с детства была неугомонная».

Табита в его глазах, как и прежде, малый ребенок, человек несерьезный, чья безответственность и сейчас еще таит в себе угрозу. Его воображение, давным-давно загнанное в глубокий туннель, где оно продвигалось ползком, пока туннель внезапно не кончился вместе с его работой, повернуло вспять от мрака впереди к ближайшей светлой точке в другом конце туннеля. А там ему видится детство и непослушная, неуемная Табита. «Ты всем нам доставила много волнений; и честное слово, было из-за чего волноваться. Надо же, сбежала с этим проходимцем!» И, видя, что Табита качает головой, продолжает громче: «А мне все равно, он и был проходимец, иначе не скажешь. Сманил восемнадцатилетнюю девушку, даром что была своенравная. Всю твою жизнь загубил».

- Но, Гарри, моя жизнь сложилась не так уж плохо.

- Гм. Сперва этот тип с журналом, потом тот старик, что все основывал новые компании, пока не обанкротился, а теперь вот это.

Собственную жизнь он явно считает образцовой. С одобрением отзывается о Тимоти, у которого теперь большая практика, даже о жене Тимоти, хоть она и отказалась взять его к себе. - Она хорошая жена для врача. Деловая женщина.

Главным лицом в Амбарном доме ему представляется Нэнси. По вечерам, когда она входит в гостиную, он поднимается с кресла. - Садись, милая, отдохни, день у тебя был трудный. И что бы мы без тебя делали.

Нэнси позволяет усадить себя в удобное кресло, подложить подушку, пододвинуть корзинку с шитьем. Она уже и держится, как мать семейства, и выглядит на десять лет старше своих двадцати четырех. Она шьет и вяжет сосредоточенно, с сознанием, что выполняет нужную работу, и время от времени, начиная новый ряд или вдевая новую нитку, с важностью напоминает Табите о каком-нибудь серьезном деле - что белье в отеле пришло в ветхость или что одну из горничных верхнего этажа надо бы сменить.

В разговор вмешивается радио - передают, что в Италии идут ожесточенные бои, английские части медленно наступают на сильно укрепленные позиции противника.

В гостиной покойно, уютно. Потрескивает огонь в камине, сверкая на начищенных щипцах и кочерге. Старик посасывает погасшую трубку и глядит в огонь, морща брови. Он разомлел от тепла, морщины его залегли навечно, как у старой собаки, он, вероятно, ничего не слышал. Табита в съехавших на кончик носа очках вяжет ритмично, не останавливаясь. Нэнси опять берется за отложенное было шитье, резко бросает: «Вот так-то!» и решительно втыкает иглу в материю.