Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

А наутро, отбывая якобы в инспекционную поездку на север, а на самом деле - отдохнуть недельку в глухой рыбачьей деревушке в северном Уэльсе, он берет с собой не только Табиту, но и Джона. Табите он уже не доверяет. Боится, что она выдаст его докторам.

- Не суетись ты, Берти. Вам, женщинам, все бы суетиться. Я здоров.

И правда, после недельного отдыха он как будто опять вошел в норму. Разве что ноги на ходу иногда заплетаются да вдруг замолчит на полуслове. Но если это случается на людях, Смит, или Джон, или и тот и другой всегда готовы ввернуть что-нибудь подходящее, и старик проходит дальше, словно уже сказал все, что хотел.

Как Смит ни осторожничал, избежать сплетен не удалось. Слухи, по обыкновению, родились словно сами собой и мгновенно разрастаются. Смит негодует - поговаривают, что у Голлана был удар.

- А почти наверняка так и было, - говорит Джон.

- Наверняка ничего не известно. В том-то и опасность пересудов - они совершенно безответственны.

Но после того, как эти слухи промелькнули в каких-то захолустных газетках, Джон стал особенно необходим старику. Он буквально не отпускает его от себя. Чтобы Джон не только осуществлял его распоряжения, но и ограждал его от слишком внимательных глаз.

Он опять стал с Джоном очень ласков. Говорит ему: - Работа трудная. Я с тебя много требую; но это все будет твое. Я завещаю тебе и старый автомобильный завод, и литейную. Так что о своем печешься.

Преданности Джона он добивается любой ценой. Миллионы для него ничто, лишь бы сохранить свои функции, свое поле деятельности. Про то, что Джон унаследует Хэкстро и тамошние заводы, он говорит даже Стоунам, и те принимают эту новость с вежливым одобрением по двум причинам: во-первых, две трети капитала, вложенного в «Голлан индастриз», так или иначе достанутся им, а во-вторых, Голлан снова неизмеримо вырос в их глазах. Они всем рассказывают, как Голлан меньше чем за десять лет создал завод в Хэкстро на пустом месте, и Гектор ссылается на него на заседаниях правлений. «Мой тесть считает так-то и так-то, а его суждениям, я полагаю, можно верить. В сущности, он выиграл для нас войну».

Голлан боится Стоуна и ненавидит его. Он даже дочь не подпускает к себе слишком близко - опасается, как бы они не заметили какой-нибудь перемены в его наружности. «Отгоняй от меня этих слепней, Джон, - ворчит он. - Не давай им кусать старого мерина. Мне некогда тратить на них время, очень уж много дела».

И даже узкий круг его приближенных - Джон, Табита, Смит - сомневается: может быть, он и вправду еще делает нужное дело? Ведь мало того, что не померкло сияние его репутации; он еще полон того нервного огня, что продолжает жечь, хотя больше смахивает на лихорадку, чем на пламень жизненной силы. Жжет даже сильнее, потому что старик до крайности нетерпелив и подозрителен, беспощаден ко всякому, кто ему не угодит, и слышать не хочет о трудностях. В ответ на любую критику или возражение кричит, как капризный ребенок: - Знаю, все знаю, а вы делайте как я говорю. Время военное. Трепать языком некогда.

И под этим нажимом раздражения и нетерпимости совершаются поразительные дела; кривая производительности все круче лезет вверх. Министр лично от себя передал Голлану поздравления и выразил недовольство, когда Джон намекнул, что старику не мешало бы отдохнуть. «Только не сейчас, вы же знаете, какие пойдут разговоры. Эти слухи и так причинили немало вреда. Нет, я надеюсь на вас и на... как его... Смита, вы поможете ему продержаться хотя бы до того, как кончится нынешний кризис».

Но кризис не кончается. Русская армия развалилась, большевики заключили мир. Пашендельская операция не удалась - расстреляна, завязла в болотах. Германские дивизии, освободившиеся с русского фронта, готовятся к новому серьезному наступлению.

В церквах молятся о победе; снова мутят воду пацифисты; где-то ведутся секретные переговоры; ходят нелепые слухи; сыплются проклятия на генералов, епископов, отделы снабжения и спекулянтов.

Табиту особенно бесят спекулянты. Хотя к церкви она приближалась постепенно, лишь понемногу избавляясь от предрассудков, хотя пережила не столько озарение, сколько душевный перелом, вызванный жестоким жизненным опытом, - все же ей свойственна некоторая ограниченность неофита. Она сердится на дурных людей, которые закрывают глаза на огромную и очевидную истину, изменившую всю ее жизнь.

Однажды вечером происходит характерная сцена. После длинного заседания какой-то комиссии Табита повезла Голлана в ресторан, где они сговорились встретиться с Джоном. Уже поздно, многие пришли сюда целыми компаниями поужинать после театра, и одна из таких компаний - шесть-семь молодых женщин и трое мужчин много старше - ведет себя очень шумно. Их смех и шутки проникают даже сквозь глухоту Голлана, и он беспокойно на них поглядывает. Табита восклицает негодующе: - Спекулянты, на войне наживаются!

Ей противны эти люди и их веселье, для нее они как скандалисты в церкви, святотатцы, чьи грехи могут навлечь кару на весь народ. - Выгнать их надо, - говорит она громко, и виновники ее гнева оглядываются на нее через плечо. Они смеются над ней и шумят пуще прежнего.

Но вот в ресторан входит Джон, и эта самая компания тут же окликает его. В человеке с широкой спиной и толстой шеей, которого Табита до сих пор видела только сзади, она узнает Дика Бонсера, а рядом с ним - Милли Минтер, актриса из театра Комедии. Всем известно, что Бонсер ее содержит и финансирует постановки с ее участием.

Табита быстро встает, а за нею медленно поднимается Голлан, растерянно прервав на середине свой монолог о пороках Военного министерства. За тем столом все тоже вскочили с мест, наперебой приветствуют Джона и загораживают путь к выходу. Но Табита, вскинув голову, врезается в эту толпу и, столкнувшись в самом центре ее с Джоном, говорит ему громко, в расчете, что ее услышат: - Как ты можешь общаться с такими людьми? Они тут пьют и смеются, пока наших солдат убивают.

Джон берет ее под руку и быстро ведет к дверям. Голлан, так и не поняв, что случилось, едва поспевает за ними, продолжая поносить Военное министерство.

- Ты не сердись, мама. - Джон с виноватым видом подает ей манто. - Но не могу же я не здороваться с родным отцом.

- Почему? Он никогда тобой не интересовался.

- И потом ведь, знаешь, у нас с группой Билмена деловые контакты. «Голлан индастриз» потребляет уйму резины.

А уже сидя в автомобиле, заводит речь о военной истерии, ругает газеты.

- Не знаю, как ты на это смотришь, мама, но по-моему, это плохой признак - как будто люди начинают терять уверенность.

Так он пытается в вежливой форме объяснить Табите, что она слишком уж поддается религиозному чувству, что это грозит ей истерией, а также что она в каком-то смысле не оправдала его ожиданий.