Ханс Браннер - Никто не знает ночи. Рассказы

— Да вы что? В такую погоду? Вы их до дому не довезете!

Она отнимает у него цветы и передает их рассыльному, а Мартин пишет несколько слов на карточке. Несколько самых обыкновенных слов, но они как-то неожиданно выглядят на белой карточке. А на конверте — имя Ханны, только ее имя. Мартин повторяет его, идя по улице, как будто в этом имени есть что-то очень смешное и странное: Ханна…

И вот он уже в другом магазине и командует продавщицей в белом халате:

— Нет, не эти, вот те, в глубине. Серьги за 18 крон 75 эре.

Ханна однажды с грустью показала ему их: «Когда мы разбогатеем…» На что ей эти серьги? Мартин озирается в смущении: вокруг него все сверкает холодным блеском, в ящичках и коробках на белых подушечках лежат безжизненные, стылые цветы — стеклянное кладбище, и величественная дама в белом, точно в гроб, укладывает две серьги в коробочку, выстланную ватой. Однако Мартин решается спросить, сколько стоят ручные часы на золотом браслете.

— 585 крон, — отчеканивает дама в белом, и в голосе ее такой же ледяной холод, каким веет от витрин.

Она смотрит на руки Мартина, большие руки без перчаток, и Мартин невольно прячет их и идет своей дорогой, не осмелившись попросить часы в кредит. Сотни поблескивающих в стеклянных гробиках камней сверлят ему спину злым и колючим взглядом. На что ей, глупышке, эти серьги?

А на улице непогода. Извиваясь, ползет по рельсам трамвай. На подножке девушка, она готовится спрыгнуть, юбка плещется над округлыми коленями.

— Давай, Артур! — кричит девушка, соскакивая на ходу, и Мартин вспоминает, что сегодня субботний вечер.

Артур соскакивает следом за девушкой, подхватывает ее под руку, и они идут слаженной быстрой походкой, потому что сегодня суббота, они хотят попасть в кино, где весь вечер, затаив дыхание, просидят перед экраном. А позже, забравшись под одеяло, они прижмутся друг к другу, и кровь забьется в них тяжело и неукротимо, и он распушит своим дыханием ее волосы и будет смеяться, а она ущипнет его за ухо, называя глупыми ласкательными именами, и субботний вечер исчезнет в налетевшем вихре. Мартин останавливается, глядя им вслед. «Давай, Артур!» — крикнула девушка, соскочив с подножки.

А вот этого зовут Карл. Высокий, сердитый, он шагает большими шагами, а рядом с ним семенит его маленькая светловолосая подруга и, заглядывая ему в глаза, успокаивает его:

— Послушай, Карл, да ведь он это ляпнул сгоряча.

— Ничего, я в долгу не остался. «Поищите себе другого», — так ему прямо и сказал.

— Карл, неужели ты решился!

Она отлично знает: ничего подобного он никому не сказал, но сегодня субботний вечер, и ему ведь станет легче, если она поверит.

А мясная лавка сверкает белыми кафельными плитками и красными кусками мяса; маленькая старушка стоит в очереди с кредиткой в руке; она борется с дурнотой и похожа на утопающего, который вот-вот пойдет ко дну. Она такая крохотная и совсем седая, на мгновение силы ей изменяют, глаза закрываются и все лицо костенеет, точно она погружается в бездонную пучину. Но кредитка оказывается спасительной соломинкой: «Пожалуйста, колбасный рулет, паштет из печенки, итальянский салат…» Сегодня суббота, мальчики дома, она так и видит, как они расхаживают вокруг стола, потирая руки: «Ай да мать, вот это ужин!»

Женщины заходят в магазины, женщины выходят из магазинов. Робкий, тихий голос просит отпустить какую-то мелочь на 15 эре, а рядом самоуверенная матрона выставляет напоказ большой меховой воротник — поруку своей состоятельности. Пухленькая девушка со свертками в руках весело впорхнула в подъезд, словно птичка, уносящая перышки в свое гнездо, и вскоре в квадрате окна появляется рука и опускает красные шторы, загораживаясь от осеннего ветра. И в других окнах тоже появляются руки и опускаются шторы, загораживаясь от осеннего ветра. Осенний ветер бушует над крышами, а за каждой шторой начинается своя жизнь, кропотливая возня, свои маленькие победы и поражения: «Послушай, Карл, да ведь он это ляпнул сгоряча…»

Но на самом верху, на пятом этаже, окно по-прежнему ярко освещено: хозяйке было некогда опустить штору, она совсем сбилась с ног! Два человека в ливрее, точно рабы из «Тысячи и одной ночи», вносят в кухню серебряное блюдо, а тем временем у двери уже стоит рассыльный с целой охапкой цветов. А тут еще вино, конфеты, сигареты, перчатки, туфли и всякая всячина — все, что можно добыть при помощи двух десятков бурых банкнотов! Впрочем, кажется, какие-то деньги еще остались. Сколько — Мартин не помнит, да и не хочет вспоминать, завтра воскресенье, их никто не потревожит, на целые сутки можно преобразить мир. Мартин взбегает по лестнице, прыгая через три ступеньки, а во всех его свертках что-то гремит и болтается, а в двух пузатых фляжках что-то плещется, изнывая по глазам Ханны, по губам Ханны, по рукам Ханны… Ханна, Ханна, Ханна…

И вот он уже в прихожей и бурно прижимает ее к себе: «Ханна!» Он так мечтал об этой минуте, и все-таки… мечта в который раз бледнеет перед живой Ханной. Вот она запнулась на каком-то слове и уже болтает о чем-то другом, вот она стала серьезной, но это совсем не похоже на серьезность других людей, и вот ее детский рот уже сложился в улыбку, полную слез, а рука у нее мягкая и невыразимо трогательная, и вся она — какая-то непостижимая игра света и тени, и он каждый раз представляет себе все это совсем иначе, и теперь он смеется, сам не зная чему. Ханна! Она как мерцание красных и зеленых огоньков, как пламя тысячи маленьких фонариков, которое колеблется и гаснет на ветру. Ханну можно Увидеть в глазах других людей и в изменчивом освещении на углу улицы — вот как неуловима Ханна. И Мартин может проснуться утром после ночных кошмаров, проснуться на плече Ханны, как потерпевший крушение моряк, который прижимается лицом к спасительной зеленой земле, — вот как верна и постоянна Ханна. Мартин всматривается в глаза Ханны: он думал, что они синие и далекие, как парус в морских просторах, но, оказывается, они черные и маленькие — все не так, как он ожидал. Но наконец он приподнимает прядь волос у ее виска и находит там коричневую родинку, круглую родинку над самым ухом, она всегда прячется там, и, пусть Ханна станет седой и старой, как маленькая старушка в лавке, ему стоит только приподнять прядь волос у ее виска, чтобы убедиться, что перед ним Ханна. И пока он пытается представить себе Ханну седой и старой, она молотит кулаками по его спине и кричит:

— Мартин, пусти, соус!.. И куропатка!.. И цветы!..

— Вот, гляди, тут еще кое-что!

Мартин вываливает свертки прямо на пол, чтобы было виднее, и хотя Ханна уже давно догадывается, что в каком свертке и сколько денег осталось у Мартина, она все-таки в изнеможении опускается на стул.