Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

То, что она любила именно меня, было загадкой для всего техникума, где мы оба учились.

Потом меня выгнали из техникума за серьёзную драку, а её лишали стипендии и писали её родителям письма. Но она всё равно меня любила, и ни на что не обращала внимания.

И только однажды она сказала:

– Мне это всё надоело.

А произошло вот что. Шёл концерт. Мы сидели на последнем ряду актового зала, когда по проходу от сцены к нам подошёл парень и что-то сказал моему приятелю Тёне. Тёня повернулся ко мне:

– Меня там толпа убивать пришла.

Нас было трое.

Извинившись перед Ласточкой, я вместе с остальными, направился к выходу.

В коридоре Крыжа (третий из нас) взял со стола в коридоре толстую пластмассовую палку с полметра длиной, которую оставили строители-ремонтники, а я засунул за пояс тридцатисантиметровую металлическую линейку.

Когда мы вышли на высокое крыльцо, толпа нам показалась безразмерной.

Двое от неё отделились и направились в нашу сторону.

Тёня был боксёром, а Крыжа профессиональным хулиганом, но оба уставились на меня, хотя я и драться не умел, и был моложе их обоих.

Как разогнать толпу, мне было более или менее понятно, а вот что делать с двумя здоровенными парламентёрами я не знал.

– Если этих двух вырубите, остальные разбегутся, отвечаю.

Мы не торопясь подходили к парням, которые, ухмыляясь, смотрели на свои потенциальные жертвы.

Тёня кулаком, а Крыжа палкой ударили одновременно, и парни грохнулись на землю прежде, чем в расслабленной толпе кто-нибудь, что-нибудь понял.

Они только увидели бегущего на них с огромным ножом в руке парня, который орал во весь голос.

Толпу я разгонял не впервые, и знал, что делать это легко, потому что в толпе никто не может принять решение.

Толпа развернулась и понеслась вдоль улицы, а я неуклюже за ней бежал. Нестерпимо болела спина, надорванная на первой институтской практике.

Еле добравшись до общежития, я пришёл в Ласточкину комнату и упал на её кровать.

Тогда-то она и сказала без всяких эмоций:

– Мне это всё надоело.

А я, дурак, взял и перестал к ней приходить.

Ей, конечно, передавали, что видели меня с другими девушками. Но я искренне считал, что я встречаюсь с Ласточкой и люблю только её. А всё остальное так, ей назло.

На суде её не было.

Но потом мать рассказывала, что она приходила и плакала, и говорила, что если бы я ей пообещал, она бы меня ждала.

Потом она писала мне, но моя бурная лагерная жизнь и побег этому не способствовали, а когда через много лет я попытался её разыскать, то получил ответ из адресного бюро, что проживает она в Североморске 3, закрытом военном городке под Мурманском.

О том, чтобы туда проникнуть, не могло быть и речи, а письма писать в неизвестность было опасно. Страшно было помешать ей жить.

Так прошло 24 года после нашей последней встречи, в течение которых я никогда о ней не забывал, и время от времени перепроверял её место жительства.

Летом 1990 года мне вдруг ответили, что Ласточка проживает на Украине в городе Жданов.

С моим водителем Юрой мы часто ездили на машине в Москву. На ночь, обычно, останавливались в Донецке, чтобы переночевать. Наутро я сказал Юре, что мы проскочим в Жданов по делам.

Юра позвонил в квартиру, и семнадцатилетняя девушка сказала, что мама обычно, приходит домой на обед.

Я узнал её издалека по походке. Неспешная походка задумчивого человека.

– Тебе совсем не идут усы – сказала Ласточка, не выразив удивления.

– Ты не удивлена?

– Нет… Что я, тебя не знаю. Знала, если живой – приедешь.

– Мы можем где-то посидеть?

– Наверное.

И она пошла в дом.

Минут через двадцать она вышла из дому вместе с дочерью:

– Знакомься Оксана – это Марк. Он мог бы быть твоим отцом.

Чувствовалось, что они подруги, и тайн у них нет.

Мы расположились в ресторане и стали болтать. Вернее я болтал, а она сидела и периодически плакала.

– Тебе что так плохо живётся? – спросил я.

– Да, нет. Всё в порядке. Только тебя не хватает.

– Я тоже всегда тебя помнил.

– Я чувствовала.

– Что же делать?

– Позовешь замуж, пойду. А любовницей быть не хочу. Противно.

– Я не могу. У меня жена хорошая, да и предавать я не умею.

– За это и люблю. Ну и ладно. Ты мне не звони и не пиши. У меня на это сил нет.

– А Оксане?

– Это, как договоришься.

Мы с Оксаной как-то быстро подружились и стали перезваниваться.

Она мне однажды сообщила, что у мамы был инфаркт, но всё слава Богу.

Оксана окончила институт и вышла замуж.

Недавно у неё был день рождения, и я послал ей в подарок красивые серёжки.

Попытался написать стихотворение. Не очень. Но последние строчки вроде бы получились:

Твой несостоявшийся отец Марк Михайлович Неснов.

О том, что институт смертной казни в России не имеет никакого смысла, я понял достаточно давно.

Поэтому введение моратория на её применение считаю вполне обоснованным и рациональным, хотя бы потому, что к заметному снижению преступлений смертная казнь не приводит.

Зато заметно повышает градус жестокосердия в нашей стране, где с милосердием и так не очень благополучно. Кроме того, слабость нашей правовой и судебной системы не всегда может гарантировать населению, что меч правосудия разит именно того, кто это заслужил. Только по одному резонансному делу убийцы Чикатило казнили десяток невиновных.

А по менее известным и резонансным?

И хотя жертвами этих ошибок являются обычные граждане, большая часть народа с возмущение воспринимает мораторий, совершенно не желая слушать мнение юристов, психологов и статистические данные, полагая, что лишение жизни виновного (а часто и не виновного) кардинально решает проблемы. Хотя, по моему мнению, эти проблемы, от такого способа их решений, только множатся.

Говорю это потому, что считаю себя более осведомлённым в этом вопросе.

Однажды жизнь заставила меня вынести смертный приговор, ибо не существовало иного способа спасти окружающих.

Произошло это много лет тому назад, когда на нашу вполне благополучную и относительно спокойную зону прибыл этап из Азербайджана.

Азербайджанцы и до этого были на зоне. Но эта группа пришла из местных сытых лагерей, где их статус продолжал определяться связями со свободой и деньгами родителей.

Никакого уважения мрачная, забушлаченная северная публика, спокойно борющаяся ежедневно за своё выживание, у них не вызвала.

И они, ничего не поняв, и не желая ни в чём разбираться, начали беспредельничать, как это делали в родном городе на своей почти домашней зоне.