Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

Он потерял всех, кого любил, — Фанюшу, Ширу, Арона, без вины виноватую бедолагу Броньку. Остались у него Нешка и Гиршеле.

Мальчонка сам к Лазарю пришел, он бы не отважился переступить черту, разделившую их после того рокового дня, когда обезумевшая от его побоев Бронька затоптала насмерть Ширу, песню его души, первую любовь, тревожную, болезненную, неосуществимую. Шира сразу, с первого взгляда полюбила хромого Арке, его дружка закадычного, за которого он жизнь готов был отдать, не раздумывая. Так получилось, что он даже ревновать не мог — ни Ширу к Арке, ни Арке к Шире.

Будто приклеенный неотвязно ходил он за ними, то Арона лбом боднет в плечо, то Ширу за косу дернет. И ни слова, ни единого слова — будто глух и нем от рождения. В конце концов, он перестал осознавать себя отдельно от них, никто-ничто, придаток безымянный, а они, любя его, ничего этого не замечали.

Он сам вдруг понял и не захотел жить никем, ничьим, никому не нужным кобыльим хвостом. Приладил веревку в сарае отцова дома, узел тщательно вывязал, в деле всегда дотошным был, мылом обмазал, долго корпел, чтоб все, как положено, потом голову в петлю просунул, примериваясь, тут Фанюша и забежала в их сарай по непонятно какой надобности. Бог послал, сказал впоследствии Арон, а Лазарь не знал, что сказать.

Однако ж факт остается фактом — Фанюша вынула его из петли, хоть он еще не успел повеситься. Вынула и вернула к жизни, положив его голову на свои колени, удобно умостила, по-бабьи, жалеючи. Только и жил Лазарь по-настоящему, пока она была с ним.

До этого Шира вернула к жизни Арона. Настал черед Нешки, она вернет к жизни Гиршеле, недаром же они обручили детей еще в младенчестве. И ответственность за них лежит теперь на нем, на Лазаре. Других заинтересованных лиц нет.

Зашел он как-то к Арону, улучшил момент, когда Бушки в доме не было. Долго стоял рядом, пытался заглянуть в глаза, руку положил на плечо.

Ах, Арке, Арке, взывал мысленно, помоги, подскажи, что нам делать. Ты умный, все знаешь, в Бога веришь душой, а не разумом. Подскажи. Сын твой ко мне пришел, хочет жить в моем доме. А я убийца его матери, все в местечке знают, и знать будут всегда, как про Хаима с Хаей, как про тебя с Широй, так и про нас с Бронькой, не смыть, не скрыть. Что делать мне, как поступить?

Арон не отрывал глаз от книги, лежащей на коленях. Его отрешенность пугала и раздражала Лазаря, помстилось вдруг, что Арон нарочно так себя ведет, чтобы ни с кем не общаться, ни в чем не участвовать, не принимать никакие решения. Все в их жизни решала Шира, он не перечил ей ни в чем, всегда только — да, Широчка, конечно, Широчка, как скажешь, Широчка, ты во всем права. Только так, никогда по-другому, а теперь — что же, когда ее не стало, признать перед всеми, что у него никогда не было своей воли? Слаб он для этого, вот и нашел выход.

Лазарь вспылил, тряханул Арона изо всех сил, тот едва со стула не свалился, Лазарь удержал, хотел вырвать книгу из рук Арона, но тот цепко держал ее.

— Ну что ты вперился в книгу, что ты видишь там, о чем говорят тебе эти буквы? Столько горя на нас обрушилось. Чем они помогли тебе, скажи, чем? Дай сюда!

Он резко выхватил книгу и прочитал на раскрытой странице: Стоят ноги наши в воротах твоих, Иерусалим… Проси мира Иерусалиму, спокойны будут любящие тебя.

Арон читал вдохновенно, голос его взволнованно звенел. Лазарь всегда заражался его волнением, и сейчас, прочитав в книге эти слова, с трудом сглотнул густой ком, набрякший в горле, вдруг яснее ясного понял: знамение, предсказание судьбы. Не что иное.

Надо уходить из местечка.

— Спасибо, Арке, спасибо, друг. Да поможет тебе Бог милосердный, в которого ты так веришь. О прощении не прошу. Прощай.

Но прежде чем уйти, Лазарь, поддавшись какому-то внезапному необъяснимому порыву, встал на колени перед Ароном и поцеловал в лоб, как православные христиане целуют покойника. Арон вздрогнул, поднял голову, и глаза их встретились.

— Ты здесь, Арке, я это знал… Ну как же так? — только и смог вымолвить ошеломленный Лазарь.

Долго глядели они в глаза друг другу, избывая общую боль, скорбь, вину, непоправимость, обмениваясь страхом перед сбывшимся и тем, что должно случиться, прощая все, прощаясь навек.

Лазарь не спал всю ночь, мысленно перебирал жизнь свою, по дням, по часам, по каплям — от начала до вчерашней встречи с Ароном, маялся, метался, как в бреду горячечном, пока не забылся тяжелым сном.

— Уходи, Лазарь, спасешь детей наших.

Голос Арона звенел высоко, на самой пронзительной ноте и вдруг оборвался в тишину, от которой Лазарь проснулся с одной четкой мыслью: надо уходить. Решил бесповоротно.

И стали собираться в дорогу. Сборы не были долгими — как бы ни было, легче идти налегке. Да и пожитков небогато у Лазаря. Самое необходимое взяли с собой, кое-что из домашней утвари Лазарь выменял у балагулы из соседнего местечка на старую, хромую на все четыре ноги клячу по роковому стечению обстоятельств носящую кличку Бронька. По первому порыву Лазарь передумал брать Броньку-чужую, но по трезвому размышлению понял, что за такую мзду ничего путного не сыщет, чего ж к имени цепляться. Видно, пожизненно судьба ему в свою телегу кобылу Броньку впрягать. Правда, нигде не прописано, что кобылу обязательно кликать по имени, так что «тпрууу!» да «ннноо!» — вполне довольно будет.

Ни Нешка, ни Гиршеле не противились его решению. Скорей наоборот — оба согласились беспрекословно, словно того и ждали. Нешка, рада-радешенька, прыгала, пела, летала по дому, будто крылышки выросли. И все смеялась, смеялась и то и дело окликала:

— Гирш, помоги мне!.. Гиршеле, давай вместе сделаем!.. Гиршеле, подожди, пожалуйста…

Звенела как колокольчик. И скверный мальчик, притча во языцех у всей мишпухи, особенно после смерти Ширы, вдруг перестал огрызаться, ходил за ней по пятам, буквально на глазах из бирюка, волчонка, вольфа превращался в кутенка.

Ах, Бушка, Бушка, баба окаянная, мысленно корил Лазарь Бушку, поди, не зря кусал он тебя, на мальчонке решила выместить свою бабью неосуществленость, а он ни в чем не виноват — Арон не полюбил тебя, а ты на его семени отыграться решила, нашла себе игрушку для своих фантазий — случай представился. Бог тебе судья, не я.

Лазарь больше никогда не говорил с Гиршеле про Бушку. И тайну Арона, которая открылась ему накануне отъезда, унес с собой. Не стал травмировать ребенка, оно, конечно, бар-мицва — совершеннолетие, но душа все ж не до конца окрепла, ей не выдержать еще одно испытание. Пусть запомнит все так, как выстроил для себя, к чему сумел себя приспособить. А там — видно будет, жизнь по своим законам течет. Или по своему беззаконию.

Лазарь решил поберечь Гиршеле, покуда в его силах будет.