Олег Якубов - Кабак

Дворец правосудия размещался в солидном, устрашающего вида каменном здании. Он был оцеплен густым частоколом полицейских. Вооруженные автоматами «гоблины» заняли все лестничные пролеты, над дворцом барражировал полицейский вертолет. Довольно просторный зал желающие посмотреть, как будут судить главаря русской мафии, заполнили до отказа. Хорошо, догадался приехать пораньше. После того как все уселись, тех, кому не хватило места, бесцеремонно выпроводили — стоять было запрещено.

Процедура начала была необычной и оттого любопытной. На возвышении установили лототрон. Барабан вращался, из него по желобку покатились пронумерованные шары — так жребием определили двенадцать присяжных — шесть основных и столько же запасных. Запасные на случай, если кто-то из основных заболеет.

Вывели Сергея. За прошедшие два года он похудел, но не очень изменился. Выглядел сосредоточенно. Да и как иначе может выглядеть человек, когда решается его судьба. За спиной подсудимого разместились адвокаты, переводчики. Сначала переводила худая пожилая дама, которую я для себя окрестил Бабой Ягой. Русский язык ее был, мягко говоря, далек от совершенства, сильный акцент мешал сосредоточиться. Над каждым словом думала бесконечно долго. Когда Сергей, подавая реплику, заметил, что высказанные им на следствии аргументы можно уподобить гласу вопиющего в пустыне, мадам снова надолго задумалась, потом перевела: «Господин Михеев сравнивает себя с человеком, кричащим на песке, — и добавила: — русский фольклор». Сергей пошептался с адвокатами, те обратились к судье с ходатайством, и переводить стал немолодой уже полный господин с аккуратно подстриженной бородкой клинышком. Звали его Онри Ханин. Его русский язык был великолепен, отличался изысканной старомодностью.

Вечером я столкнулся с ним в вестибюле гостиницы. Он солидно шествовал в сопровождении яркой внешности дамы.

— Мы с женой идем ужинать. Здесь, за углом, есть симпатичный ресторанчик, — обратился Ханин ко мне. — Не желаете составить нам компанию?

Я проголодался, но еще и очень хотел познакомиться с переводчиком поближе, узнать то, что днем толком не смог расслышать, или попросту не понял. Мой французский оставлял желать лучшего. Впрочем, так же, как английский, немецкий и прочие иностранные языки, включая наречие племени Мумбу-Юмбу.

Онри протянул мне руку для знакомства, представил себя и супругу:

— Андрей, а мою любимую половину можете называть Ирэн. Она неплохо понимает русский язык, так что не стесняйтесь.

Что он имел в виду? Вечер прошел непринужденно и с большой для меня пользой. Поняв, что я ни бум-бум во французском, Андрей предложил мне помощь Ирэн в качестве переводчицы. Ей, мол, будет полезно попрактиковаться в русском языке, да и для меня польза очевидная. Я и не думал отказываться, поблагодарил этих обаятельных людей настолько горячо, насколько еще мог быть искренним.

Андрей Ханин происходил из старинного дворянского русского рода. Предки его жили в России, бабушка даже состояла фрейлиной при дворе Ее высочества императрицы. Дед был товарищем министра Российской империи. Когда другие товарищи, в октябре семнадцатого, лишили его и ему подобных дворянских титулов, денег и особняков, дед заделался простым парижским таксистом. Благо французскому языку дворянских сынков учили с детства. Но говорить на французском дома, в Париже, бабка, женщина властная, запрещала категорически. Юный Андрюша подчинялся этому правилу так же беспрекословно, как и все остальные.

Бабуля его обожала. Оскорбилась неподдельно лишь однажды. Когда услышала от внука «новый русский сленг». Слова были незнакомые, но звучали энергично. Графиня Ханина в дворянском собрании попросила юного отпрыска княгини Нарышкиной разъяснить ей значение непонятных слов. Несколько дней после этого Андрей старался бабуле на глаза не попадаться.

Андрей стал инженером, примерным прихожанином русской православной церкви. Отправляясь в большевистскую Россию накануне московской Олимпиады, прихватил в подарок братьям и сестрам по вере красочное издание Библии, религиозные журналы. Батюшка принял от доброго христианина дар, поблагодарил елейным голосом, потом позвонил куда следовало.

Во внутренней тюрьме КГБ на Лубянке француза не обижали, ласково уговаривали признаться в шпионаже против СССР. Следователь охотно брал у него доллары, делал покупки в «Березке». Был при этом относительно честен. С каждого приобретенного блока сигарет «Мальборо» выделял «шпиону» пачку, при этом прикладывал указательный палец к губам. Перед самым началом Олимпийских игр Ханина, как проявление доброй воли, обменяли на проштрафившегося во Франции советского дипломата. Он то ли шпионил в чью-то пользу, то ли наоборот — не хотел шпионить. Андрей вернулся домой, где от пролитых по его горькой судьбе слез можно было ведро наполнить.

В самолете, по дороге в Африку, где он любил гонять на машине, Андрей познакомился с красивой стюардессой. Они поженились. Ханин переехал в маленькую нейтральную страну, где у жены был домик. Успешно занимался бизнесом. По-прежнему любил родную Францию и тосковал по далекой и непонятной России. Предложение знакомого адвоката, дальнего родственника жены, поработать переводчиком на процессе русского Михеева принял с удовольствием.

Познакомившись с Сергеем, ни минуты не сомневался в его невиновности. По отношению к тюремщикам и вообще всем представителям юстиции, теперь употреблял исключительно те самые русские слова, которые категорически запрещала произносить в их доме его бабка. Знал он таких слов немного, но произносил смачно, неопределенный артикль «бля» использовал для связки слов весьма умело и постоянно.

На судебные заседания мы теперь отправлялись вместе. Ехали загодя. В коридоре Дворца правосудия Андрей выпивал крепкий кофе, Ирэн — горячий шоколад. Однажды толкнул меня в бок, чуть не выронив при этом картонный стаканчик с любимым напитком:

— Смотри, смотри, это же генеральный прокурор, та самая Дель-Карла, собственной персоной. Интересно, что она здесь делает?

Сухопарая, в наглухо застегнутом густо-болотного цвета платье Дель-Карла рубящим солдатским шагом подошла к автомату, наполнила стакан, потом отошла чуть в сторону, к стене, невозмутимо потягивая кофе. Движения ее были размеренны, даже чуть замедленны. Похоже, она никуда не торопилась или чего-то ожидала. Понятное дело, дождалась — «железную леди», как она сама любила себя называть, заметили не мы одни. В вестибюле было полно журналистов — на процессе Михеева аккредитовалась пишущая и снимающая братия, помоему, чуть ли не всего мира. Генпрокуроршу тотчас взяли в плотное кольцо, посыпались вопросы.