Мелвин Брэгг - Земля обетованная

Высвободившись наконец из странного плена, в котором он удерживался то ли силой воли, то ли потребностью, он пошел вниз по склону горы; его била дрожь, и он побежал трусцой, чтобы согреться. Вниз, ничего не скажешь — к жене, жизнь с которой представляла кучу нерешенных вопросов; к проблемам, сыновним и отцовским; к трудностям, финансовым и нравственным, навстречу новому году, который не обещал ему пока что даже определенного заработка. И в то же время будто какая-то благодать снизошла на него, он почувствовал себя смелым, очистившимся и бодрым после этого свидания с тенью покойного друга.

Дуглас споткнулся о собственный чемодан — он стоял на крыльце, там, где он его оставил, — и, берясь за ручку, понял, что от перемирия не осталось и следа.

Мэри стояла коленопреклоненная, как в церкви, перед камином в комнате нижнего этажа. Она не могла не слышать, как он вошел, но, ни на минуту не прекратив своего занятия, продолжала сосредоточенно дуть под решетку, пытаясь вдохнуть жизнь в сырой хворост.

Дуглас, не говоря ни слова, направился к лестнице, прихватив, в качестве жеста доброй воли, и ее чемодан. (Она, однако, не увидела этого, так как ни разу не оглянулась.)

— Я и твой унесу, — сказал он, не умея делать добро исподтишка.

Наверху находилась «большая» спальня и каморка, в которой спал Джон; домик был маленький, но они наезжали сюда редко, во дворе были еще постройки, которые в дальнейшем (когда начнется приток средств) можно будет отремонтировать и использовать под жилье — залог будущей оседлой жизни. Он стоял в глухой деревушке, милях в восьми к югу от Тэрстона; вокруг расположилось несколько ферм. Небольшой коттедж, сложенный из камня в семнадцатом столетии и крепко прилепившийся к склону горы — для тепла. Никаких пейзажей. Дуглас быстро распаковал свои вещи, сунул пустой чемодан под кровать и пошел вниз; Мэри сидела на низенькой табуретке с кочергой в руке и завороженно следила за слабыми язычками пламени, колеблющимися над угольями, как дитя, делающее первые шаги.

— Выпьем? — спросил он, все еще на гребне нежданно нахлынувшего оптимизма. — О благословенный алкоголь! Он лед разбивает, браки заключает, рассеивает смущение, помогает общению, сплачивает друзей и разделяет врагов, он ангел-хранитель всех приемов и пирушек, покровитель дружеских встреч, утешение одиноких… да много еще что; кто-нибудь должен написать об алкоголе книгу.

— У нас ничего нет, — ответила Мэри, явно не без удовольствия, но он решил быть к ней снисходительным.

— Америка! — объявил он, радуясь возможности удивить ее. Он поднял вверх две большие картонные упаковки с бутылками беспошлинного виски. — Согласен, что путь за этими бутылками был не так близок, но беднякам выбирать не приходится. Напополам?

Она кивнула. Он налил в стаканы по хорошей порции, долил ее стакан водой, затем подошел и сел рядом с ней на удобном старом диване, купленном — как и вся остальная их мебель — на местном аукционе. — Будем здоровы! — И снова она только кивнула.

— На улице просто замечательно! — Он уловил восторженные нотки в своем голосе и подумал, что прозвучало это излишне бодро, но ведь он же ничуть не притворялся, сказал от души — на улице действительно было замечательно. Почему же тогда слова прозвучали фальшиво? Мэри они тоже показались фальшивыми. Она фыркнула. Ему стало жаль, что она не поверила в его искренность.

— Будем здоровы! — сказала она и отхлебнула из стакана, как бы пресекая дальнейшие попытки продолжить разговор о природе.

— Я читал как-то письмо Малькольма Лаури одному молодому человеку, который собрался написать книгу и жаловался, что у него ничего не получается, потому что, помимо всего прочего, он совсем не знает природы. Лаури ответил ему, что отсутствие знаний уже само по себе сюжет. Мне понравился его ответ. По-моему, я понимаю, что он хотел сказать. Так вот, сейчас я тоже бродил по горам, «не зная ничего о звездах».

— Передай мне, пожалуйста, пепельницу. — Он передал. Снова наступило молчание. Значит, берем этот вариант. Отлично. Немного погодя она сказала:

— Ты мог бы поинтересоваться, не желаю ли и я погулять.

— А ты желала?

— Да.

— Мне хотелось побыть одному, может человек раз в жизни побыть сам по себе? — сказал Дуглас.

— А разве ты когда-нибудь бываешь не сам по себе?

— Неужели ты не можешь этого понять?

— Ты не ответил на мой вопрос.

Она не смотрела на него. Даже беря у него виски и протягивая руку за пепельницей, она не отводила взгляда от трепещущего огня. Дуглас не мешал молчанию сгущаться вокруг них. У него еще был достаточный запас бодрости и оптимизма, чтобы наслаждаться тишиной, обложившей толстостенное строение.

Мэри была рыжая; густо, сочно рыжая — мечта сороковых годов, посеянная Голливудом. Волосы беспорядочными завитками обрамляли лицо, рассыпались в изобилии по широким прямым плечам. Они были богатством, приданым, их нельзя было обойти молчанием, они заслуживали псалма Давида. Как бы она ни причесалась, ей все было к лицу, и, глядя на роскошные волосы жены, Дуглас даже сейчас, после без малого двенадцати лет отнюдь не безоблачного брака, благодарил судьбу за то, что ему так повезло. Потому что в придачу к яркой красоте волос Мэри обладала характером не менее ярким, который в их браке на ножах должен был сильно потускнеть. Хотя сказать наверное он не мог. Последнее время они переговаривались через ничейную землю взаимных обид.

Лицо у нее было открытое и умное, глаза светло-карие, самый кончик носа задорно вздернут, рот большой, спокойный, со слегка опущенными вниз уголками, но не грустный, а чувственный. У нее была хорошая фигура, талия до сих пор тонкая, грудь крепкая, живот плоский. А вот руки самые обыкновенные. И тем не менее, когда они познакомились, она была обещающей пианисткой. Ее первый концерт в Уигмор-Холле прошел хорошо. Впереди брезжил настоящий успех. Замужество отняло у нее все это. Вначале они были не на шутку влюблены друг в друга, чувство это возвращалось еще раза два или три впоследствии, но в промежутках они бывали холодны, раздраженны, а однажды (как и теперь) появилась злость и враждебность.

— Все никак не увижу лица в огне, — сказала она. — Мы трое, — подразумевалась она и ее сестры, — часами просиживали у горящего камина. Где бы мы ни жили, у нас всегда был камин — даже в Южной Африке.

Ее отец был офицером военно-воздушных сил во время второй мировой войны; после войны остался на военной службе и объездил с семейством пол земного шара. Дуглас в свое время решил, что это обеспечило Мэри привилегированную, безбедную жизнь, и любил попрекнуть ее этим в пылу ссоры. Но даже в такие минуты он не мог не признать, что только такая жизнь могла сделать из нее женщину, которую он хотел иметь своей женой. Сейчас, однако, ирония была бы не к месту.