Мелвин Брэгг - Земля обетованная

Этот безвозмездный труд давал Мэри большое удовлетворение.

Но и Джону, как ей казалось, шло на пользу посещение школы. Вначале она несколько раз брала его с собой, потому что его не с кем было оставить дома. Первые несколько недель наступившего года с ним, как и обещал, сидел Дуглас, но затем он уехал на съемки. Она без большой охоты взяла Джона с собой, но школа и ученики сразу же ему очень понравились. Да и группа, вопреки опасениям Мэри, не истолковала его приход как недостаток уважения с ее стороны, напротив, они обрадовались и, как ей показалось, стали и к ней самой относиться с большей симпатией, убедившись, что она достаточно доверяет им, раз даже ребенка с собой привела. Но самым удивительным, по мнению Мэри, было то, что Джон оказался по-настоящему полезным. Он садился рядом с кем-нибудь из учеников, болтал с ним, выписывал буквы и делился основами знаний, совсем недавно постигнутых им самим, причем нередко более плодотворно, чем сама Мэри. Скоро ученики стали спорить, чья очередь сидеть с ним рядом. И конечно, мальчик был на седьмом небе. Теперь Мэри приводила его с собой регулярно. Она боялась, что напряженные отношения между ней и Дугласом могут плохо отразиться на мальчике; ее пугала мысль, не теряет ли она контакт с сыном; беспокоила склонность Джона замыкаться в себе, его способность отстраниться от всего; тревожил и вопрос — не сталкиваются ли в ее душе любовь к мужу и любовь к сыну, не противостоят ли эти чувства одно другому. Для нее было большим утешением видеть сына довольным и занятым делом.

Она была не из робких, и все же, пока они шли по этим отживающим свой век улицам Лондона, она боялась, как девочка, заблудившаяся в глухом лесу. Перед этим она отнесла белье в прачечную самообслуживания, попросила заведующую присмотреть за ним и, поскольку вечер был светел, холоден и ясен, решила пройтись до вечерней школы пешком.

Чтобы не поддаваться панике, она шла ровным, уверенным шагом. С одной стороны улицы тянулись дома, с другой — забор из рифленого железа, ограждавший полотно железной дороги. На заборе было налеплено множество плакатов — все до единого изодранные и исчерченные.

Мэри посмотрела на маленькое бледное личико Джона (почему у него такой вид, будто он недоедает?). Неужели цемент, кирпич и мусор — это все, что она может предложить своему сыну? Как все это сказывается на нем, подумала она с беспокойством, когда они проходили бледное пятно света от фонаря; крошечный мирок, подкрашенный оранжевым. Что будет он знать о жизни, о смене времен года, о растениях, которые тянутся вверх, разворачивают листики, цветут, приносят плоды, живут и потом умирают, чтобы возродиться вновь? В хорошие минуты она думала, что кипение жизни в многонациональном Лондоне — неплохая этому замена; взглянув на вещи реалистично, решала, что, поскольку жизнь везде становится все более и более городской, ему следует привыкать к ней; но в такие вот минуты ей ничего так не хотелось, как поддаться внутреннему порыву и бежать отсюда прочь.

Джон крепче сжал ее руку и внимательно посмотрел на нее. Он не проронил ни слова. Уж лучше бы он не так хорошо владел собой и своими чувствами. Она взглянула через плечо и увидела, что двое мужчин по-прежнему следуют за ними шагах в шестидесяти или семидесяти. Рассмотреть их при слабом уличном освещении было невозможно, видно было лишь, что они упорно идут по пустынной улице — нагоняя их. Сердце отвратительно кувыркнулось в груди, и только потом она подумала, что это безошибочно говорит о том, как она устала и как напряжены ее нервы. Она споткнулась, чуть не упала и, когда из переулка вышел, покачиваясь, какой-то человек и толкнул Джона, крепко обняла мальчика, словно испугавшись, что его хотят у нее отнять. Побежала было, но сразу же остановилась, сосчитала до десяти и пошла шагом. Бросила взгляд через плечо. Те двое по-прежнему шли за ними.

Прибавив шагу, она свернула в темный переулок, где стояла школа, и ей открылась совершенная пустыня. Слева — полуразрушенные дома, справа — недостроенные; единственное хорошо различимое пятно — кусок картона с надписью: «ОСТОРОЖНО! ЗЛЫЕ СОБАКИ!»

Она хотела попросить Джона обернуться, но, взглянув на его одеревенелое личико, передумала. Ему передался ее страх, и он изо всех сил старался подавить его.

Тревога до боли сжала ей горло, однако она решила, что бежать нельзя. Преследователи были уже совсем близко и все ускоряли шаг. Джон придвинулся ближе к ней. Но она держалась стойко.

Те нагнали их.

Смерили ее взглядом и зашагали дальше еще скорей, а потом, смеясь и подталкивая друг друга, кинулись бегом прямо к бару. Один из них закричал: «Кукареку!»

Мэри дрожала как лист.

— Вон она, школа! — нетерпеливо указал Джон. Ярко освещенный вход в убежище.

Она на миг крепко прижала сына к себе и вошла внутрь.

Пока он спал подле нее, Хильда пыталась умирить свою тревогу, перебирая в памяти то, что только что было между ними. Секс можно сравнить с нежданным подарком, думала она: разворачиваешь его, а что внутри — не знаешь, только догадываешься, что что-то хорошее, ни на что другое не похожее.

Даже наедине с собой она стеснялась вспомнить некоторые подробности, и в то же время ей не хотелось ничего Упустить, хотелось насладиться всем по порядку, испытывая в то же время чувственное удовольствие от того, что Дуглас лежит тут, рядом. Она была безумно влюблена в него; ничего подобного с ней никогда прежде не случалось, как торжественно и без тени иронии заявила она ему, — вот только ей никак не удавалось выразить словами, почему именно на Дугласе остановила она свой выбор.

Хильда жила одна в маленькой квартирке на первом этаже, в южной части Лондона. Она была ровесница Мэри, они даже родились в один месяц. Дуглас прекрасно представлял себе ее прежнее окружение и восхищался тем, как она сумела выбиться, не отрекаясь от него окончательно. Она была родом из семьи очень большой, очень бедной и очень недружной. Лишения, отсутствие привязанности среди членов семьи, болезни, незаконченная школа, заброшенность, всеобщее равнодушие вывели ее на рынок труда в пятнадцать лет, замкнутую, неуверенную в себе, болезненную, малообразованную и вдобавок совершенно одинокую, так как родители, сорвавшись в очередной раз с места, именно в это время пустились в трудные скитания по центральным графствам страны. И тем не менее в душе ее постоянно, хоть и слабо, мерцала неистребимая, сама собой возникшая, радость бытия. Она сквозила в мимолетных насмешливых взглядах, искоса бросаемых Хильдой на людей напыщенных, хамоватых, придирчивых, напоминавших тех, кто начальствовал над ней в первые годы службы, — годы, проходившие в нетопленых конторах, с принесенными из дому бутербродами в ящике стола.