Мелвин Брэгг - Земля обетованная

— Видишь ли, дело в том… — Джозеф торопливо затянулся сигаретой, — что он ушел… ушел из дома и поселился отдельно в небольшой квартире. Снял себе.

— Один.

— Что ты хочешь сказать?

— Один?

— А почему бы ему одному не пожить?

— Брось, Джозеф. За этим стоит женщина.

— Женщина?

— Это у тебя на лбу написано.

Протестовать Джозеф не мог. Однако ее проницательность захватила его врасплох. Он думал, что, умолчав об этом факте, оградит Бетти и Дугласа от лишних неприятностей. Сообщение унижало их обоих: он знал, что она примет измену Дугласа близко к сердцу.

— Что у меня на лбу написано?

Его маневр был так беспомощен, что она не сказала ни слова и только продолжала внимательно и настороженно смотреть на него, желая узнать правду.

— С той он не живет. Он меня заверил в этом. Хоть я и не спрашивал. Но я верю ему. Он живет один. Уверяю тебя, Бетти. Он живет один.

— Он всегда терпеть не мог одиночества.

— Но ведь вот же поехал в коттедж один.

— Это меня тоже удивляет. — Она помолчала. — Что он говорил о ней? И уж будь добр, не спрашивай «о ком?».

— Много он не говорил. — Решив не кривить душой, Джозеф почувствовал облегчение. — Она не какая-нибудь вертихвостка. Вот и все, что я знаю. И он искренне любит. Это я понял. Но, заметь, он по-прежнему сильно любит Мэри — если уж на то пошло, я никогда не слышал, чтобы он так много говорил о ней. Все это трудно понять.

— Она замужем?

— Нет.

— Он собирается жениться на ней?

— Он сам не знает. Сам не знает, чего он хочет.

— Пора бы знать.

— Бывает так, что и не знаешь, — сказал Джозеф, и, хотя он постарался придать своим словам оттенок загадочности, голос его звучал убежденно, и это произвело на нее впечатление.

— Что бы ни случилось, человек должен знать, как ему вести себя. — Бетти решила не заострять вопроса.

— Должен. Это так. Но в жизни иногда случается и по-другому.

— У него есть жена и маленький сын, которых он должен содержать, семья, о которой он должен заботиться. Достаточно ясно. Для большинства людей, во всяком случае.

— Может, да. Может, нет.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Многие люди притворяются, Бетти. Ты знаешь это, и я знаю. Многие люди бредут себе по жизни, притворяясь, и вполне счастливы. А есть такие, которые притворяться не желают, не могут.

— Ты повторяешь за Дугласом. Я так и слышу, как он это говорит.

— Нет. Хотя… может, он и говорил. Только, если я и повторяю его слова, я с ними вполне согласен.

— И что значит «притворяются»? Людям приходится приспосабливаться. Только и всего.

— Необязательно. Почему не взять и не изменить жизнь? Если кто-то хочет жить по-другому, это никого не касается.

— Раз человек бросает семью из-за другой женщины — его жены это касается.

— Вовсе не из-за другой женщины.

— Так из-за чего же? Он говорил тебе?

— Он не может сказать точно.

— Учился-учился, а, когда до дела дошло, оказывается, что точно сказать не может. Я бы могла объяснить ему. Да и всякий мог бы.

— Мне кажется, он очень несчастлив, — осторожно сказал Джозеф. Весь вечер он думал о сыне и в конце концов пришел к этому выводу. — Очень, очень несчастлив.

— Это не оправдание.

— Может, и нет.

— Ты так говоришь, будто ты за него.

— Я его понимаю. Только и всего. Мы друг друга понимаем. А как иначе — мы же отец и сын.

Он замолчал, но Бетти была слишком расстроена, чтобы возразить ему. Ей незачем было спрашивать его и спорить с ним — в душе она понимала, как обстоят дела на самом деле, и была очень обеспокоена. Джозеф видел, что она вот-вот расплачется, а он даже вспомнить не мог, когда последний раз видел ее плачущей. Когда же это было? Много лет назад. Он ощутил прилив любви к ней, нежность, желание прийти на помощь; будто отголоски давних чувств коснулись сердца и заставили его забиться сильнее. Ему захотелось взять ее за руку — когда же это он последний раз утешал ее? С давних пор она гордо отвергала всякую попытку утешить. В эту минуту он словно переступил через нагромождение привычек и скуки, характерных для всей второй половины их совместной жизни. Однако руку протянуть так и не отважился — жест был бы слишком сентиментален и неминуемо встретил бы отпор. Вместо этого он снова заговорил:

— Мне одно понятно — он хочет построить свою жизнь по-своему. Ему посчастливилось в жизни, я не спорю, но он хочет делать все на свой лад, а не потому, что так принято. Я не одобряю его поступка, но понимаю, что его к этому привело. Он хочет продумать все до конца, потому он и не захотел ехать сегодня к нам, сюда… ты на него не обижайся… он тебя любит… всегда любил… просто ему хочется побыть одному. Он, Бетти, живет в другом мире и видит все по-другому.

— Что уж там такого другого? — Пока Джозеф говорил, она сумела справиться со слезами и преградить путь потоку горя, ринувшегося на нее. — Сидит себе в горах в маленьком коттедже — и дед его сидел в точно таком же в его годы. Господи боже, да его дед родился в таком! Сидит там и, насколько я понимаю, дожидается, не предложит ли ему кто какую-нибудь работу — так и старый Джон ходил на рынок и ждал, чтобы его кто нанял. Какая же разница? Ровно никакой. И в семейных делах никакой разницы нет. Если уж у тебя есть жена и ребенок, так ты и держись их, нравится тебе это или нет.

— Ему знаешь как несладко, — сказал Джозеф. — Он очень серьезно относится ко всему этому.

— Мэри, наверное, так не думает.

— Весь вопрос в том, как смотреть на это.

— Нет, Джозеф. Есть дурные поступки, и можешь смотреть на них хоть до посинения, они от этого лучше не станут.

— Что уж там теперь. Куда денешься?

Он совсем устал. Ему хотелось остаться наедине с мыслями о Джоне, ему хотелось вспоминать о нем, думать о нем.

— Это все со смерти Энни пошло, — сказала Бетти печально, больше уже не сдерживая слез. Она склонялась все ниже и ниже, наконец уткнулась головой себе в колени и громко заплакала. Джозеф подошел и встал около нее, одной рукой нежно поглаживая ее по плечам, не зная, как еще помочь ей. — Он себя винит, — продолжала она, — потому что он в Америке с бабами крутил, пока эта крошка так тяжело болела… себя он винит… а не нужно этого… глупо это… и неправильно вовсе… а он все равно… с ее смерти он переменился… всякому видно… вот… он отчаялся… А не надо этого.

Она взглянула на Джозефа, твердо решившего удержаться от слез. Энни была прелестным ребенком. Первое дитя Дугласа, их обожаемая внучка… такая милочка… уйти из жизни восьми лет, став жертвой старинного, еще викторианского, недуга — двустороннего воспаления легких, — это было так жестоко, так ненужно, что невозможно даже думать об этом. Именно это воспоминание совсем доконало Джозефа.