Мелвин Брэгг - Земля обетованная

Здесь была его келья. Стремление к иноческой простоте, заложенное в натуре Дугласа и укрепившее его в желании стать писателем, было удовлетворено: он чувствовал большое облегчение, очутившись в этой комнатке с побеленными стенами, с недорогим электрическим камином, самой необходимой мебелью, дешевой посудой, газовой плиткой и твердыми стульями (двумя). И подумать только, что он тратил столько времени в обществе посторонних людей, когда мог в любую минуту так легко и просто уединиться в самом центре города! Один, никому не известный, занятый очередной правкой своей повести, готовя порученные ему критические обзоры и телевыступления, так и не давший пока согласия на участие в постановке фильма о Рейвене.

Он с жадностью, о которой и думать забыл, поглощал книгу за книгой. Вставал рано, бегал вокруг оголенного парка неподалеку, а затем, пристроившись к столику, прекрасно заменявшему письменный, проводил за ним четыре или пять часов. В дальнейшем день принадлежал ему безраздельно. Единственной его обязанностью было позвонить Мэри, узнать, что у них делается, иногда зайти за Джоном в школу (они мгновенно и поразительно единодушно приняли порядок, которого придерживается большинство расставшихся супругов: по субботам и воскресеньям папа допускается), после этого он мог скитаться, где ему вздумается.

Дуглас никогда не принадлежал ни к каким литературным группировкам или кружкам, и у него не было привычки таскаться по барам, по ресторанам и по знакомым, что помогало таким компаниям поддерживать между собой связь. Все, что ему нужно было, — это поработать каждый день несколько часов, обеспечивая таким образом жизнь Мэри с Джоном и свою собственную, а там уж он мог считать себя вольной птицей.

Поначалу ему даже не верилось, что он действительно настолько свободен. Очутившись в новом баре в восточной части города, или в незнакомом клубе неподалеку от Кенсингтон-Хай-стрит, или в гостях, он неизменно чувствовав, что ему тут делать нечего, что он вторгся в чужие владения. Но понемногу он обнаружил, что стоит человеку, ничем не связанному и не обремененному честолюбием, проявить немного упорства, и весь мир будет в его руках. Рискуя самому себе показаться смешным, он начал ходить по разным выставкам, снова побывал в музее «Коллекция Уолласа» и в музее Соуна, пристрастился смотреть новые фильмы, но чаще всего он заходил в места, где давно не бывал, — пусть и не слишком интересные: бары, кафе, к знакомым — старался встречаться с людьми, на которых раньше у него не хватало времени. Он будто попал в землю обетованную: зарабатывает на жизнь умственным трудом, содержит всех, кого должен содержать, и имеет возможность бывать, где только вздумается, что же еще человеку надо?

Подобно тому как многие сравнительно короткие жизненные этапы приобретают, в силу своей насыщенности событиями, несоразмерное значение, так и Дугласу эти несколько недель показались настоящим блаженством. Однако праздник бесконечно продолжаться не может. В нем было слишком сильно чувство ответственности за родителей, за Мэри с Джоном, он считал своим долгом попытаться осуществить то, что было им задумано для общества, в котором он жил. Он не мог выпасть из жизни общества или хотя бы отстраниться от него. Он принадлежал к этому обществу, и, если не мог найти себе роль, которая оправдывала бы его убеждения, или обзавестись убеждениями, которые оправдывали бы ту или иную роль, тогда следовало хорошенько всмотреться в прошлое и найти себе дело, которое поддержало бы в трудную минуту.

Врожденное чувство ответственности было неотделимо у него от совести. Он вернется к Мэри и Джону. Он объяснит все Хильде и расстанется с ней. Серьезно займется работой и обеспечит всех, кого должен обеспечивать. Но прежде он проведет целое утро в том лесу, чтобы пособирать детали, которых, как ему казалось, не хватало его повести. Быстрая ходьба помогла ему во всем разобраться и все решить.

От земли подымался холод и противная сырость. Не забыть подчеркнуть это в повести. Зачастил мелкий дождик, и скоро ноги промокли насквозь. Ничего удивительного, что Элан не уцелел здесь. Удивительно, как вообще умудрялись существовать люди в прошлом. Когда не было ничего, кроме огня — да и огонь поддерживать в этом климате, должно быть, было непросто, — как мог уцелеть, например, человек железного века? Скажем, дичи сколько угодно, мяса — ешь не хочу; скажем, людей мало — мало, о ком заботиться. Все это так, ну а невзгоды, приносимые силами природы, а скука… или, может, все помыслы тех людей, все их усилия были сосредоточены на том, чтобы выжить? От всех этих мыслей у него голова пошла кругом.

А может, вовсе не от мыслей, а от голода? Вот уже четыре часа слонялся он по лесу и очень устал. Кроме того, его удручало собственное невежество: он мог назвать лишь несколько самых распространенных деревьев, что же касается подлеска, то для него это были просто — «папоротники». Говорят, правда, что недостаток знаний может стать стимулом к приобретению их, однако, как правило, он стимулирует лишь чувство досады. Но, как бы то ни было, итоги он подвел. Придется переписать те части повести, которые — как ему показалось при последнем прочтении — написаны вяло. Нужно заострить несколько удачных положений. И самое важное, он убедился — хотя в этом никогда и не сомневался, — что вполне возможно отрешиться от современного мира, уйдя вот в такой лесок. За все время он никого не встретил, никого не видел.

Он не захватил с собой компаса, но хорошо изучил карту, прежде чем отправиться в путь. По его расчетам, он находился где-то в конце леса, примыкающего к Аспатрии, и, продолжая идти в том же направлении, должен был выйти к этому городку.

Он продрог. Сейчас, находясь на том самом месте, он не мог вызвать в себе никаких эмоций в отношении человека, о котором так углубленно писал последние три или четыре месяца. Часто случалось, что, прервав работу, он задумывался о своем герое, чья вымышленная жизнь все больше и больше отдалялась от немногих известных ему фактов из его настоящей жизни, и стоило Дугласу задуматься, как его неизменно охватывали скорбь и сострадание. А вот здесь он ровно ничего не чувствовал. Не мог представить себе неловкого, запинающегося человека, который вообразил почему-то, что вернулся в райские кущи своего детства, и ни одна мысль, из тех, которые он передумал о нем или за него, не приходила в голову; в лесу Элан просто не существовал.

К тому времени как Дуглас добрался до Аспатрии, он был голоден как волк и отправился прямиком в лавчонку, где, по его воспоминаниям, торговали жареной рыбой с картошкой. Она оказалась заколоченной. Есть он захотел еще в лесу; по дороге к городку аппетит разыгрался вовсю, теперь же, когда выяснилось, что обещанное им себе угощение, воспоминание о котором он хранил с давних пор, недосягаемо, он почувствовал, что умирает с голоду.