Петер Зилахи - Последний окножираф

По-сербски «реч» значит «слово». По-венгерски «реч» — треск. Радиотрескотня. Жену Милошевича зовут Мирьяна Маркович. [59] Мирьяна Маркович (ласкательное имя — Мира) — жена Слободана Милошевича, председатель партии «Югославские левые» (писательница, сербские Пушкин и Татьяна в одном лице). У них есть дочь Мария. У Марии есть радиостанция. Они контролируют СМИ. Производят слова. Реч, реч, реч.

Запретили радиостанцию В-92. Там как раз сравнивали Гитлера с Милошевичем, их восхождение к власти, когда передатчик был отключен. Сверхчувствительность или случайное совпадение? Запад этого так не оставит, говорят на улице, и действительно, западные радиостанции — «Голос Америки», «Свободная Европа», «Немецкая волна» — предоставляют В-92 свою частоту. Независимые газеты проводят параллели со Второй мировой войной, когда люди слушали Лондон, с оккупацией и, опять же, с Гитлером. Без аналогий никак нельзя. Хотя для примера можно найти и войну поближе. На следующий день демонстранты останавливаются перед зданием радио и приветствуют свободную прессу. Окно открывается, из него высовывается ди-джей с микрофоном в руке и передает новости вживую. Нет, он не говорит: последние новости — это вы, вот микрофон, кто хочет сказать, валяйте. Он разыгрывает из себя профи, который не скажет: делайте все, что вам вздумается, это и будут новости.

Девчонка с истфака вертит задницей перед костром, поворачивается спиной к кордону и все повторяет снова. Я жую яблоко, которое кто-то сунул мне в руку. История учит, что пастушьи костры не горят бесконечно, что песни теряют свой смысл. И даже девчонки в джинсах когда-то состарятся. Мы стоим с идиотским видом, не зная, зачем их преследуем. Они тоже забыли, куда и зачем нас зовут. Только огонь остается таким же, как прежде. Говорят, наши предки преследовали оленя, но повстречали женщину и в тех местах поселились. Где бы они оказались, если бы не прекратили преследование? Корреспондентам в Белграде все обрыдло до смерти, Боже мой, говорит журналист из «Шпигеля» в кофейне отеля «Москва», еще один день демонстраций. Никаких событий, никто не расстреливает сотнями мирных жителей, партийные секретари не выбрасываются из окон. Искры костра и блеяние овец, сгрудившихся вокруг, долетают до десятого этажа. Пастушеская буколика отражается в окнах города. На пешеходной улице — символическое стадо овец, манипулируемые оппозиционные агнцы, коалиционные овны, которых можно подбить на все что угодно. Они здесь, потому что устали от Балкан, больше так продолжаться не может. Отара из Златибора требует демократии, свободных выборов, законности, независимости печати. Сколько можно! До каждой давалки дошло — что было, то давно прошло, гласит граффити на белградской улице. Овцы много не говорят, но бойцы они несгибаемые. Глаза у них не спереди, а по бокам, у них нет подбородка, если глядеть им анфас, то кажется, что они постоянно ухмыляются. Овечка останавливается перед кордоном и, блестя глазами, разглядывает омоновца в противогазе.

Опять снегопад. Весна запаздывает. Декан уехал кататься на лыжах. Тридцать тысяч демонстрантов ежедневно выходят требовать его отставки. Он начинает спуск, и тридцать тысяч молятся, чтобы он пропустил поворот. Кататься на лыжах всю жизнь, огибая протестующих демонстрантов, пить глинтвейн, стрелой нестись к дому между двумя омоновскими шеренгами. Мне хочется жить в стране, где лыжные инструктора тоже ходят на демонстрации.

Барабанные перепонки лопаются. Поначалу свист вызывает боль, потом развлекает, выводит тебя из пассивной созерцательности. Если не хочешь оглохнуть, надо свистеть громче, чем остальные. Злость, если ее верно направить, становится источником наслаждения. А если и это не помогает, можно купить беруши. Надо выработать собственный ритм. Пустив в дело голосовые связки, можно даже подражать животным. Свист заполняет пространство между демонстрантами, не оставляя места сомнениям; кроме того, свисток — инструмент самовыражения, каждый свистит, как ему заблагорассудится. Учитывая экономический кризис и остановку заводов, нельзя не отметить рост свистковой промышленности. Демонстрантам предоставляется широкий выбор — от пластмассовых свистков массового производства до чудес кустарного изготовления. Помимо свистка, стоит приобрести воздушный шарик для вашего ребенка. Как буек на воде, он покажет местонахождение ребенка в толпе. Привязав шарик к вашему ребенку, вы всегда будете знать, идет ли он сам, или вы тащите его за собой по земле, — ведь крики о помощи в таком шуме вы все равно не услышите.

Не надо разговаривать, надо свистеть, говорит мне приятель, пока мы свистим, никто не поймет, что каждый из нас думает немножко по-своему.

Появляется Вук, его рассказ берет за душу, по дороге сюда, говорит Вук, он встретил старушку, старушка плакала. Он поинтересовался, почему она плачет. Почему вы плачете, бабуля, спросил Вук Драшкович у старушки. И старушка ответила, что она плачет, потому что ей приснилась свобода. Во сне, сказала она, не было никаких кордонов и можно было ходить куда хочешь. Вот что сказала бабуля Вуку, заливаясь слезами, и Вук делится этой историей с нами, он подымает невидимую старушку на руки и размахивает ею над головами толпы.

Вчера ночью мне приснилось, что я супермен и нахожусь в югославском мегаполисе.

У меня особые, двойные, очки, в них я вижу сквозь все кордоны и вижу насквозь политиков-двурушников. Я один, как это принято у суперменов, я иду домой повесив нос, и тут ко мне подходит Вук Драшкович и спрашивает, почему я плачу. Скажи мне, Вук, почему я плачу?

Парочка целуется на демонстрации, толпа распаляет их страсть, они целуются с закрытыми глазами, плывя по течению в людском море.