Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

— Я пошлю ему телеграмму, — уверил я. — Так и напишу.

— Да, так и сделайте. Звоните во все колокола. Возьмите телеграфный бланк и пошлите, так ему и скажите.

Часом позже разгоряченные люди, шатаясь, шли с песнями по сходням, хватаясь то за один поручень, то за другой. Замыкали шествие две монахини — черная укоризна всем нам. И всех проглотил мрачный Бомбей, а следом — мрачная Индия, лежащая за мрачными таможенными навесами и складами. И криптограмма, которая показалась мне наиболее уместной на сей раз, летела к мистеру Раджу: Кто Однажды Познал Ужас Любовной Истомы Разве УЙмет Тоску Естества?

Проснувшись в сушняке после полудня, я пожалел о содеянном, однако уповал на то, что мистер Радж извлечет какой-нибудь смысл из этой чепухи — все-таки цейлонская культура слишком серьезна для ребусов. Но, может, мистер Радж покажет телеграмму кому-нибудь, может — отцу, который привык предаваться раздумьям над типографскими строками. И я, старый, добрый, безответственный Денхэм, бизнесмен средних лет, застонал, радуясь собственной шутке.

Сначала к судовому агенту в Коломбо, а уж потом ко мне пришла открытка с видом Коломбо — круг замкнулся.

Мистер Радж писал: «Я, после первой озадаченности, расшифровал скрытое значение. Хотя и не без огромной помощи индийского аспиранта по английской литературе, кстати, он полагает, что Шекспир — это другой человек с другим именем. Вы мудры, как всегда, мистер Денхэм. Западная культура учит нас, что важны и тело, и душа.

(Дальше места на открытке осталось мало, почерк измельчился). Последую совету, но мне нельзя спешить».

Мы уже продвигались к Восточным Индиям, и я, снова заскучав, сцепился с весьма безобидным голландским бизнесменом по поводу ужасов нидерландского правления на Востоке и, конкретно, Амбонской резни [72] Так в английской традиции называется инцидент между представителями Голландской и Британской Ост-Индийскими компаниями, произошедший на острове Амбон в 1623 г.: двадцать человек (половина из них — англичане, служащие Британской Ост-Индской компании) были казнены по подозрению в заговоре против голландского губернатора острова. семнадцатого столетия, в ходе которой были убиты британцы.

И вот мы сидим под вентиляторами в салоне, ржа и гавкая друг на друга, заказывая выпивку строго по очереди и по-братски ненавидя друг друга. История, подобно снегу, покрывает камни, которыми мы швырялись друг в друга, а тем временем великие восточные острова ползут мимо, и народ отправляется, кто домой, кто в ссылку, сойдя в маленьких портах, названий которых я теперь не вспомню. И вот нагрянул Сингапур. На этот раз по какой-то причине открытки от мистера Раджа не было, но объявился человек, которого я встретил в Коломбо, когда устраивал Уикера, и принес новости из дома. Новости эти касались любви, но лишь опосредованно.

Я никогда до конца не понимал, как я отношусь к Сингапуру. («Koekoek» выделил мне день, чтобы снова прийти к такому же заключению.) Сингапура означает «город льва», поскольку допотопные, близорукие, говорящие на санскрите визитеры видели шелудивого тигра или даже двух в мангровых зарослях. Коварные малайцы называют его «Синга пураура», что означает «притворившийся львом». И это, полагаю, правильно. Это невероятно провинциальный город, притворившийся столицей. Город просто кишит притворством. Новые китайские властители притворяются, что их предки-кули — не безработные иммигранты в синих штанах, которые были рады-радехоньки копать и строить для добрых британцев, а прежние хозяева этой земли, потерпевшие поражение и порабощенные рыжеволосыми пришельцами. Запрещая американскую порнографию, мелодии из музыкальных автоматов, сомнительные фильмы, Сингапур притворяется высокоморальным. Его гостиницы притворяются, что предлагают haute cuisine [73] Изысканная кухня (франц.). , строения притворяются архитектурой, его белые женщины притворяются шикарными. Только на захудалых улицах, населенных богатой жизнью низших слоев, не притворяются. Там — среди бандитов и шлюх, среди акульих плавников и опиума — можно расслабиться, оказавшись наконец в подлинном городе. Но город притворяется, что это — не город.

В гриль-баре гостинцы, обожаемой Сомерсетом Моэмом, я заказал на завтрак — бифштекс «шатобриан», дважды отослав его назад, сначала потому, что отбивная была холодная, потом, потому что была пережарена. Я был несдержан с метрдотелем по этому поводу и отказался платить. За столом позади меня группа белых — нахальных коммивояжеров, запоздало притворяющихся правящим классом, укоризненно зацокала языками, а одна цветочно-шляпная женщина сказала:

— Где он дмает, он нходится?

Что ж, я и сам коммивояжер, но я не притворяюсь. Все что я хотел, это отбивную прожаренную и горячую. Я обратился к этой женщине.

— Он дмает, он в зоорестранте в Белвью Манчистере, миссис. Но пища тама лучше, тама и у животных манеры тоже лучше.

Глупость конечно, и малодостойная. Потом я ушел. И пошел в кино, чтобы посмотреть индийский фильм. Фильм рассказывал историю двух соперничающих персидских царств, и в каждом был правитель, убивший своего близнеца, и правители тоже казались близнецами — ситуация невозможная, если это не был просто результат плохого освещения. Так что я заснул, а проснувшись, обнаружил, что сюжет обогатился еще и сестрами-двойняшками, которые как раз появились, каждая по отдельности, не узнавая друг друга, чтобы влюбиться в близнеца-узурпатора или в узурпаторов, ибо отличить их было трудно. Через два часа сюжет стал устаканиваться и сгущаться, и я ушел. Какое-то время я пил в гостинице «Адельфи», а потом пошел искать вечернюю трапезу на Багис-стрит. И там, уже не удивляясь, я опять встретил Лена.

Китайский ресторанчик оказался грязноват, но кормили там вкусно. Я с удовольствием поорудовал палочками за бутылкой ледяного «Карлсберга», а потом заметил другого белого, уединившегося за соседним столом, который постился пустым рисом с яичницей из одного яйца. Человек мрачно кивнул и сказал:

— Коломбо, вот где это было, гостиница «Маунт Лавиния».

— Правильно, — откликнулся я, — как раз перед Рождеством, Лен, — прибавил я, чтобы показать, что и в самом деле помню.

Лен перенес на мой стол рис с истекающей на него глазуньей, и попросил еще один стакан воды, на этот раз действительно холодной. «Лицо святого у Эль Греко», — подумал я, но на этот раз я смог быть точнее, да, персонаж Эль Греко, вне всякого сомнения, но именно тот, кто раболепно склонился под хлыстом Христа на картине «Изгнание торгующих из храма» в Национальной галерее. Все там выглядят добрыми людьми, — худыми и работящими, бородатыми и мудрыми — и никто не видит ни денег, ни товара. Так или иначе, у Христа не было никого права там оказаться, потому что за аркой на заднем плане видны дворцы Гранд-канала Венеции. На этой картине тощий человек поднял взор к небесам, водрузив на голову пустую корзину, и у Лена такое же лицо.