Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

Когда я сошел в Иокогаме, Япония встретила меня безоблачной и холодной погодой, воздух был студен и резок, однако сулил скорое цветение вишни. Я проехал двадцать одну милю поездом, и на великолепном Токийском вокзале меня встретил Арчи Шелли, предоставивший мне автомобиль с шофером и удалившийся восвояси — у него была еще куча деловых обедов до ухода в отпуск. У фирмы имелся свой офис и выставочный зал в Маруноути, но мой дом находился в Дененчофу — деревянный дом на сваях, бумага и стекло, окруженный прелестными карликовыми сосенками и мостиками. Меня поприветствовали две служанки: «Ёку ирассяимасита, кангэй», — и Митико-сан, которая служанкой не была. Подобно своей тезке, впоследствии ставшей императрицей, она была девушка из народа, получившая образование в школе при миссии, игравшая в теннис и умело носившая западную одежду. Насколько далеки были наши отношения от того, что мистер Радж называл любовью, я не знаю — она была тем, что мне было нужно, вот и все, что я могу сказать. Ее уже нет, и я не хочу проявлять сентиментальность, я все еще встречаю таких, как она, в Ёсиваре, к северу от Асакусы, и в других местах — нежные, покладистые женщины, будто принадлежащие совершенно иной расе, чем мужчины, женщины, избаловавшие мужчин, спасая их от докучливых имоген и элис. Но эта история не касается моей личной жизни. Могу сказать одно: целуя Митико, я вдруг заметил с ужасом, что очертание ее щеки не похоже на очертание щеки моей сестры Берил — все больше и больше этот унылый среднеанглийский город с пригородами грозил погубить весь мир.

Мы пообедали вечером в «Ханабаше», рано вернулись домой и рано легли. На следующий день снова началась приятная рутина моей общественной жизни: офис в Маруноути с моими мелкими сошками, весьма деятельными; встречи с друзьями по бизнесу; ощущение пульса чистого современного города рядом со мной; потом путь домой — к деревянному домишке с раздвижными бумажными стенами, снятая обувь, чтобы не осквернить этот изысканно чистый пол, холодное японское пиво, спокойная беседа и ласки Митико. Но скоро Англия снова взревела посредством авиапочты. Сначала пришло письмо от Уинтерботтома:

…С Имогеной случилось ужасное. Она пришла домой вся в крови, избитая какими-то людьми, и плакала безостановочно. Она не сделала ничего плохого, поверьте, — она подцепила их или они ее, вернее, — это ведь они хотели совершить непристойность, и мы оба считаем, что справедливо было присвоить их деньги. Такие вещи случаются вопреки нашим ожиданиям. Она легла в постель и плакала, и плакала, и не хотела вставать и есть несколько дней. Я был в смятении, как вы можете догадаться, и вся эта история, думаю, в конце концов пробудила во мне жалость. Как вы знаете, тут случилась забастовка газетчиков, так что мне пришло в голову слушать новости по Би-би-си и печатать что-то вроде газеты на одной странице. То же самое люди слышат по радио, но, кажется, они больше верят напечатанному на бумаге. Но я понял некоторые новости неверно, не успев застенографировать, и напечатал, что скоро начнется война, и этому поверили. Я роздал листки по окрестным пабам и магазинам для продажи, и теперь я лучше известен.

Но она ушла. Имогена вернулась к отцу. И вот я один в Лондоне, а причиной тому, почему я здесь, с самого начала был побег с Имогеной. Так что оставаться мне нет никаких резонов, если не считать, что я только начинаю, и она оставила мне деньги. Вдобавок Элис пишет мне и просит вернуться к ней, но как я могу? Фирма не возьмет меня назад. Меня, сбежавшего вот так, а без рекомендаций мне не светит там никакая другая работа.

Так что я остаюсь. Я все еще не получил свое зимнее пальто, но весна вроде наступит в этом году раньше, в последние дни потеплело, что необычно для этого времени года. Я надеюсь, что у вас в Японии все в порядке. Я скучаю по Имогене, оставшись один, и все еще ее люблю, хотя она ушла от меня. Но она, правда, ужасно выглядела без четырех зубов, бедняжка, она прикрывалась шарфом, когда уезжала к отцу.

Я закончил читать письмо, написанное кошмарным почерком, изобретенным Уинтерботтомом, словно некто безграмотный, высунув язык, царапал бумагу, глядя в прописи. Вероятно, Уинтерботтом хотел показать, что, даже если он пишет ручкой, он все равно остается печатником. Потом я взглянул на деловой Маруноути, на нежный снег лепестков падающих с неба, выкованного из нежного металла. Все эти уинтерботтомовские дела казались комическим кукольным театром, бесконечно далеким от стука печатных машинок с иероглифами за соседней дверью и от настоящей Митико, женщины из плоти и крови, ждущей меня дома. А потом, открыв другое письмо, я услышал голос мистера Раджа, заполнивший весь мой кабинет, и понял: что бы о нем ни говорили, мистер Радж — реальный человек. Он послал не тощее авиаписьмо на голубом бланке, но толстенный конверт с маркой в полкроны на нем, и с обильной начинкой, как в его карри:

Дорогой мистер Денхэм!

Да, все еще дорогой мистер Денхэм, несмотря на Вашу неординарную лень, которую невозможно победить дорогостоящими телеграммами. Я не ослушался Вашего повеления и переслал письмо тому джентльмену, которому оно предназначалось. Реклама с его адресом все еще покоится в огромной куче писем. Копуляция, предложенная Вами, пока еще мной не достигнута, но я очень надеюсь, что она отложена ненадолго, ибо леди которую я уже имею смелость называть попросту Элис, уже выказывает небольшие признаки любви ко мне и даже пригласила меня и Вашего отца, который по-прежнему все так же добр, на чаепитие в ее доме. В ответ я предложил Вашему отцу пригласить ее отведать настоящего карри, обильнее и усладительнее всех, что я готовил досель, и он полагает, что это замечательное предложение.

Так что это предложение будет осуществлено, возможно, в ближайшее воскресенье. Благодаря тому, что я живу у Вашего отца, люди принимают меня более доброжелательно, чем раньше, и всего два вечера тому я сидел с Вашим отцом в «Гадком селезне», как теперь я смею его называть, вместе с его друзьями, с которыми я уже играл в гольф, и они обсуждали иностранцев, обзывая их «черными выродками» в моем присутствии, хотя сам я не сильно черный, и даже интересовались моим мнением относительно черных иностранцев. Когда я пью с Элис в «Гадком селезне» (перо мое почти краснеет чернилами, когда я пишу это имя столь откровенно), уже никто не смеет сказать «Глядите, вон там черный с белой женщиной». Они уже считают все это само собой разумеющимся, мистер Денхэм. И я Вам крайне благодарен за это. В конце концов, Вы человек, побывавший во многих странах как очевидец, теперь в далекой Японии, и как же у Вас идут дела, мистер Денхэм? Вы — тот человек, который с уважением и по-братски относится к другому человеку, даже если цвет его кожи отличен от Вашего.