Екатерина Асорина - После любви

Нет, не любовником — любимым. Он дал мне ключ от своей квартиры, и я пришла к нему снова в назначенный час. Он опаздывал и не брал трубку мобильника. А я сидела перед окном, и сердце, сжимаясь от страха, рисовало страшные картины: автокатастрофа, нападение хулиганов, инсульт? Я прижималась лбом к холодному стеклу окна и смотрела на улицу, чтобы отвлечься, но высота десятого этажа коварно кружила мне голову, и мысль — распрощаться с жизнью, если не станет его, казалась правильной и логичной. Внезапный звонок в дверь ужалил уши, и я бегом кинулась к двери. Прижаться к нему, ощутить ритм его сердца. Я лихорадочно целовала его глаза, скулы, виски, будто он только что вернулся с войны, а не с работы. А он улыбался и молча отвечал на мои поцелуи…

Хотела бы я обладать такой невероятной силой воли, чтобы отказаться от головокружительного счастья и попытаться примириться с тусклой жизнью с мужчиной, которого уже не любишь. Моя подруга, давно пережившая любовь, но сумевшая ужиться с ее объектом, нудела:

— Брак — это дружба, взаимовыгодное партнерство. Ты ему семейный уют, он тебе финансовую стабильность. Или ты ему деньги, он тебе — красоту и молодость… Главное, чтобы было комфортно обоим.

И правда. Возможно, любовь — лишь запал, с помощью которого человек находит себе пару для путешествия по суровой реке жизни. В лодке одному скучно, а часто и опасно. Парное существование наиболее стабильно, а с кем оно протекает — менее важно. В конце концов, все мы одинаковые — две руки, две ноги, набор амбиций и комплексов. Я почти смирилась с этой теорией, и чтобы претворить ее в жизнь, попыталась стать для своего мужа лучшим другом.

Я старалась заботиться о нем. Мне не хотелось убирать его разбросанные по комнате вещи, но я напоминала себе, что он поздно пришел с работы и устал. Мне не хотелось ехать на дачу, потому что тогда на выходные я превращалась в рабу грядок, но я говорила себе: ребенку нужен свежий воздух, а муж так любит порыбачить в близлежащем прудике. Чтобы делать что-то вместе, мы нашли общее хобби — когда дочка засыпала, пили армянское вино и играли в нарды на щелбаны. Вместе сидели на диете: сначала на низкокалорийной, для похудения, потом на белковой, для наращивания мускулатуры. Это было даже весело:

— Еще три дня без шоколада! — страдала я.

— Еще три дня без мяса! — стонал он.

Но со временем мир взаимных уступок и совместных дел становился скучным и даже назойливым. С другом очень приятно встречаться, болтать по телефону, мчаться к нему на помощь, но когда друг поселился у тебя в постели, это уже слишком. Нет, дружба — это не то. Но для чего тогда любовь, если все так блекло кончается? Только для того, чтобы разбиться по парам? Лучше разбиться всмятку.

Мы старались возродить наши чувства. Он, умница, помнил дату нашего знакомства, и каждый год оригинально обставлял вручение памятной безделушки. Как-то раз устроил мне игру в «казаки-разбойники»: написал кучу записочек и спрятал их по всему дому, а я искала их одну за другой, чтобы найти тайник с подарком. В день его рождения, глубокой зимой, я создала у нас дома берег моря: заполнила надувной бассейн водой с морской солью, купила ящик манки и рассыпала ее по полу — получился песчаный пляж. Камушки, ракушки, гирлянда из орхидей, и яркое солнце софита, который я выпросила у знакомого фотографа…

Но любовь все равно ушла. Теперь на день рождения мы получаем хмурую безделушку, купленную второпях, или еще хуже, — кредитную карточку с предложением «пойти в магазин чего-нибудь купить».

Правда, подруга была не согласна со мной.

— Что может быть лучше кредитной карточки в день рождения? — закатывая глаза, мечтательно шептала она.

Видно, так уж устроено: бабочка живет один день, цветок вишни — неделю, блузка из шелка — год. А сколько живет любовь?

У каждой пары свой срок, но любовь однозначно смертна. Она испаряется постепенно, но когда это начинается? Может, когда мы перестаем стесняться друга друга и становимся обычными людьми, снимая личины принцев и принцесс?

Мы перестали вдохновлять друг друга. Раньше я старалась готовить любимые блюда мужа, а теперь подаю то, что проще, например, сосиски. Знаю, ему все равно — сосиски или скворчащий стейк, он всеяден, но не в этом дело. Нет больше желания видеть его довольным и счастливым. Сосиски — как брак без любви. Ты что-то жуешь, глотаешь, насыщаешься, но не получаешь ни вкуса, ни удовольствия от трапезы. И вот, в очередной раз наблюдая за поглощением сосисок, я спросила мужа:

— Вкусно?

— Угу, — промычал он с набитым ртом, и в голосе его я почувствовала тот штиль, который наступает после любви.

Если сейчас я скажу, что надо расстаться, бури не будет. Ему все равно, он просто поглощает белок, чтобы существовать дальше. И я ему ни парус, ни подводный риф. И мне так хочется сказать:

— Давай разведемся.

Но что-то меня останавливает.

Если сорвать всю шелуху, то окажется, человек любит только себя. Младенец не спрашивает мать, устала ли она, он просто громко и настойчиво требует грудь. Дошкольнику, ревностно оберегающему свои игрушки, трудно объяснить, с чего бы это он должен делиться с другими детьми. Взрослые, уже покрытые толстым налетом воспитанности, в повседневной жизни проявляют изрядную долю этики и заботы о ближнем. Но, случись в здании пожар, инстинкт самосохранения заставит их по головам пробираться в сторону выхода. Даже самый жалкий тип, осознавая свою никчемность и ненавидя все свое существо, в глубине души всегда жалеет себя и верит, что заслуживает лучшего.

Влюбившись, мы меняемся. Всю энергию, которую прежде тратили на себя, мы направляем на другого. Счастливчик тот, чья любовь взаимна, — в ответ он получает такой же мощный обогащающий заряд.

…Постепенно любовник полностью затмил для меня мужа. Мы проводили много времени вместе. Часто ездили в командировки, и там, после официальной части, оставались еще на пару дней.

— Культурная программа, — сообщала я мужу по телефону.

Мы бродили по улицам, робко говорили о призрачном будущем. Мимо нас проплывали достопримечательности, но мы их не замечали, потому что смотрели только друг на друга.

— А если бы… мы с тобой встретились… свободные… — с непринужденной улыбкой, чтобы не испугать его, спросила я.

— Думаю… мы бы с тобой спелись, — так же безмятежно, но не без запинки, ответил он.

Лишь Эйфелеву башню было трудно не заметить. Помню, мне так хотелось с ним сфотографироваться, но внутренний голос запрещал. Зачем? Ведь мы не вместе, и фиксировать эту мимолетную иллюзию на пленке бессмысленно и тоскливо. Шел мелкий дождь, и ветер смешно ворошил его волосы. А Эйфелева башня за его спиной стремительным трамплином уходила в небо и резко обрывалась, не достигнув облаков. Он смеялся, вытягивая в сторону руку с фотоаппаратом, направленным объективом на себя, и кричал: