Олег Рой - Белый квадрат. Лепесток сакуры

Спиридонову это ни о чем не говорило, но девушку почему-то опечалило. Ему показалось, она даже вздохнула после своих слов. Подойдя к Спиридонову, Акэбоно поклонилась, вернее, присела так, что ее колени едва не коснулись земли. Затем быстро встала (она была ему по грудь, ее темечко было на уровне его ключицы) и, взяв маленькими ручками его ладони, положила их на концы своего пояса – и тут же опустила, не дав ему ничего сделать.

– Я должна попросить вас раздеться, – сказала она, склонив голову. – Вы не откажете мне в этой просьбе? Я умоляю вас снять с себя одежды и лечь на эту циновку ничком.

Удивленный такой просьбой, он пожал плечами:

– Можете так сильно не упрашивать. Разве я здесь не за этим?

Акэбоно, которая как раз открыла свой поставец, вздохнула:

– Я такая глупая, я все забываю, что вы – гайцзын. Викторо-сан, я дала вам концы своего пояса потому, что, пока вы со мной, лишь вам принадлежит власть распустить его. Вы – мой господин, пока не покинете эту комнату. Фудзиюки-сама сказал, что вы много и славно потрудились и нуждаетесь в полном цикле токо но хиги [17] Буквально – «тайное искусство спальни», японская «Камасутра», учение о способах расслабления, восстановления сил и получения наслаждения в любовных утехах. Знанием токо но хиги могли похвастаться далеко не все юцзё, и отношение к посвященным было соответственным – с оттенком благоговения. . Вы – мой господин, и я должна подчиняться вашей воле; но я караюки-сан, посвященная в это древнее искусство, потому я и вынуждена просить вас делать то, что необходимо. Вы понимаете?

Чувствуя некоторое смущение, Спиридонов кивнул. К тому, что происходило, он готов не был. Вместо «обители разврата и похоти» он словно попал на какой-то ритуал масонов или теософов – пока Акэбоно все это говорила, она успела извлечь из поставца несколько кувшинов, плошек, полотенца, какие-то палочки (их она воткнула в специальные стоечки на поставце, после чего каждую быстро потерла ладонью – палочки задымились легким благовонным дымком)…

Спиридонов тоже не терял времени даром и раздевался. К счастью, он уже освоился в японской одежде и обнажался сноровисто и проворно.

– Вам предстоит долгий и приятный отдых, – произнесла Акэбоно, поднимая на него взгляд. – Вы…

Она охнула и прикрыла рот ручкой. Спиридонов был выше пояса обнажен.

– О, светлые духи Нихон, – воскликнула Акэбоно, и в ее голосе прозвучал неподдельный испуг. – У вас все тело в…

Она употребила незнакомое ему слово, но о смысле его догадаться было нетрудно, учитывая свежие шрамы на теле и еще более свежие синяки, результат тренировок под учительством Фудзиюки.

– Вас пытали? – спросила она с болью в голосе. Слово torture далось ей с трудом, но она выговорила его старательно, как гимназистка. Спиридонов кивнул и улыбнулся:

– Можно и так сказать.

– А вы рюси? – уточнила она и, когда Спиридонов кивнул, продолжила: – Никогда бы не сказала. Вы похожи на англиеси, и щеки у вас выбриты. Я, правда, рюси лишь однажды видела, когда пленных вели через город. Они большие и страшные, и у всех бороды. И глазами так сверкают, а одеты во что-то такое грубое.

– В шинели, – пояснил Спиридонов. – Не самая красивая одежда, зато защищает от ветра и холода.

– Вы такую сшинелью тоже носили? – не то спросила, не то констатировала Акэбоно. – Нет, вы не похожи на рюси.

– Я не большой? – усмехнулся Спиридонов (он был довольно высок, не зря же его отобрали в Кремлевский батальон).

– Нет, нет, вы очень большой, – поспешно ответила Акэбоно; Спиридонов тем временем освободился от остатков одежды и стоял в костюме Адама, отчего-то нимало не смущаясь присутствием молодой японки. – Очень, особенно… – Акэбоно смутилась и добавила почти шепотом: – Особенно там… я не встречала еще таких больших гайцзынов, не говоря уж о наших. Французы, немцы и итальянцы поменьше.

Спиридонов довольно улыбнулся: Акэбоно ему польстила. Вспомнив, что она просила его лечь ничком, он поторопился исполнить ее просьбу.

– Так вы говорите, что я большой, значит, не страшный? – спросил он, укладываясь. Акэбоно тут же опустилась с ним рядом, сев по-японски. В руках у нее были две плошечки, остро пахнущие чем-то незнакомым.

– Да, не страшный, – ответила она. – Вы человек с большим сердцем, как Фудзиюки-сама.

Эта сентенция польстила Спиридонову еще больше. К тому же, как он теперь знал, окончание «сама» при фамилии было признаком максимально возможного уважения. А он уже настолько проникся добрыми чувствами к своему учителю, что похвалу в его адрес воспринимал так, словно похвалили его.

А затем он почувствовал теплое прикосновение в области лопаток, Акэбоно касалась его лишь кончиками пальцев, но от этих бархатных ощущений, казалось, исходило тепло. Касания были трепетными и нежными, иногда напоминая дыхание ветра, иногда – легкость упавшего листа или крыла бабочки. Временами Акэбоно трогала его многочисленные синяки, и они, конечно, отзывались болью, но даже эта боль немедленно вплеталась в симфонию нежности ее касаний, становясь ее частью. Ее прикосновения, казалось, оставляли следы на коже, и через какое-то время (а надо заметить, с началом священнодействия время для Спиридонова словно остановилось) ему стало казаться, что у него на спине появился рисунок из этих теплых следов. Закрыв глаза, он представил его себе – бамбуковые заросли на фоне горы с причудливыми облаками вокруг вершины, а на переднем плане (на пояснице) – выходящий из этих зарослей тигр, спешащий к водам ручья…

– Я прошу прощения, – сказала Акэбоно смущенно, – я сделала ужасную глупость, непозволительную глупость. Я написала у вас на спине иероглиф, хоть его и не видно глазами, а только телом.

– Какой же? – хотел знать Спиридонов.

– Тора [18] Тигр – тора, 虎 ( яп.). , – отвечала она. – Вы показались мне похожим на молодого тигра, выходящего из зарослей бамбука. Он идет к водам реки, чтобы утолить жажду…

«Чертовщина какая-то», – подумал он, но вслух ничего не сказал.

– Умоляю вас, перевернитесь на спину, – сказала Акэбоно. – Усталость еще не покинула ваши руки и ноги, и я очень прошу вас дать возможность мне использовать свои небольшие умения, чтобы вы могли избавиться от нее.

Спиридонов, не вступая в спор, перевернулся и сел по-турецки.

– Так вам удобно? – спросил он.

Акэбоно кивнула и взяла его руку в свои ладошки.

– Сейчас время для того, чтобы раздеть меня, – объявила она, опустив очи долу. Ее deshabillez-moi прозвучало мягко и невероятно возбуждающе, так, что и сам Спиридонов удивился. Он осторожно взял конец ее пояса и потянул на себя. Пояс змеей пополз вокруг ее талии, приводя в движение все слои ткани, обвитые вокруг девичьего тела. Акэбоно подняла руки, прикрыв лицо, приостановив этим падение одежд, и сказала: