Атанас Мандаджиев - Старт

Ночи напролет Пелин не спал, все думал о своей вине перед женой, так мало радости видевшей в жизни… А Дико, подросток, потом и юноша, держался в отдалении, с отцом был холоден, неразговорчив. Впрямую Дико никогда не обвинял отца в том, что мать прожила так недолго, но в глубине души чувствовал к отцу неприязнь и необходимость оградить себя от его посягательств, хотел создать свой, неприкосновенный мир. Чего греха таить, Дико порой бывал даже груб с отцом. А Пелин старился, любил сына все больше, страдал от их разъединенности, тосковал от одиночества. Он знал об издержках славы сына, знал о его тяге к самостоятельности и желании для этого иметь деньги, и о способах, которыми эти деньги добывались. Некрасивых способах…

Лежа без сна на узкой, жесткой кровати, Пелин думал о том, что Дико с раннего детства был обидчив, чувствителен к успеху, легко поддавался влиянию. Что возьмет верх в его характере — резкость или деликатная доброта, эгоизм или верность, способность увлекаться или разум? Отроческий возраст Дико преодолел тяжело и мучительно, смерть матери отдалила его от отца, которого он считал косвенным виновником несчастья. Они давно жили вдвоем в большой осиротевшей квартире, Дико вырос и стал знаменитым чемпионом, отец гордился, но видел, что все лучшее в сыне дремлет, не востребованное жизнью. Когда же наконец оно проявится в полную силу?

…Старик болел долго, и пока его жизнь была в опасности, Дико позабыл о собственных неурядицах. Врачи не исключали возможности внезапного кровоизлияния — Пелин кашлял беспрестанно, а сосуды истончились от возраста и курения. Дико сидел с отцом днем и ночью, потом приходила тетя Пенка, потому что при Старике надо было дежурить круглые сутки. Тетя Пенка, младшая сестра Марицы, всегда появлялась в самые трудные моменты, когда в ней особенно нуждались. Так было, когда в детстве болел Дико, так было в последние дни Марицы, и сейчас она пришла по первому зову племянника. Маленькая, с пучком поредевших волос, с добрым увядшим лицом, она принесла в дом женский дух уюта и заботы. Первым делом поправила простыни и подушки на кровати Старика, убрала комнату, пошла на кухню, и вскоре всю квартиру окутал теплый — домашний — запах вареного цыпленка и других простых и милых сердцу кушаний.

Старик наблюдал за ней, со стыдом и раскаянием вспоминал о своем прежнем отношении к этой скромной женщине, о чувстве превосходства, которое он демонстрировал весьма открыто — еле кивнет головой и пройдет в свою комнату. И как ни упрашивает Марица сестру побыть с ней еще немного — «ты ведь знаешь, он только с виду строгий, а вообще добрый…» — но Пенка взволнуется, захлопочет, суетливо соберет гостинцы от Марицы и отправится домой, на другой конец Софии.

После смерти Марицы Пелин первым делом постарался искупить свою вину перед младшей сестрой жены. Она стала чуть ли не единственным человеком, с которым он часто виделся, — ходил к ней, носил немудреные сладости, разговаривал часами о дорогой им обоим Марице, о Дико, она угощала его вареньем и компотами, которые варила сама. Сначала она даже не знала, как обращаться к нему, потом освоилась и почтительно, со следами прежнего трепета произносила «Пелинко». И краснела, когда он хвалил ее кулинарные таланты.

Кроме Пенки, никто из родных к ним давно не ходил. Пенка убеждала их, что Пелин переменился, но они не верили и от приглашений отказывались, хотя и уважали мужа Марицы за ум и деловитость. Узнав от Пенки, что Пелин серьезно болен, родные все же стали приходить — сначала двоюродный брат Старика громогласный холостяк Рачо, инспектор трамвайного управления, потом толстая слезливая тетя Роза со своим невзрачным супругом Милчо, который во всем ей подчинялся.

Когда дело пошло на поправку, Дико решил пригласить приятелей отца, но они вдруг сами явились — шумные, веселые ребята с седыми головами…

Сидя у постели Старика, Дико много раз испытывал страстное желание поделиться с ним своими горестями и попросить совета. Дико даже себе не хотел признаться в том, что ему необходимо сочувствие, а оно было ему нужно, и кто же лучше собственного отца поймет его? Он смотрел на посеревшее от болезни лицо отца в надежде, что тот первый нарушит заговор молчания, который установился между ними. Иногда Старик медленно поворачивал голову, открывал глаза, но как только взгляды их встречались — опускал уставшие веки. Дико чувствовал — и он ждет, давно ждет этого разговора, но боится начать. И тогда Дико обуревала досада и гнев на себя: надо же, его отец порядочный, серьезный человек трепещет перед виноватым кругом бездельником…

Наконец Старик благодаря стараниям Пенки, Дико и врачей стал подниматься и выходить на улицу: садился на скамейку в палисаднике и грелся на убывающем октябрьском солнце. Дико, видя, что отцу легче, пошел в профком завода электроарматуры и сказал, что хочет играть в заводской команде. Председатель профкома и физрук чуть с ума не сошли от радости — еще бы, сам Дико Диков пришел к ним! Тут же пригласили тренера.

Баскетбольная команда завода организовалась недавно — около четырех лет назад, но она быстро шла вперед и в этом сезоне завоевала право играть в группе «А». Ребята в ней были молодые, темпераментные, тренер тоже был молодой.

Во время одного из матчей Дико помог ему советом, и в основном благодаря этому команда одержала победу. Игроки заводской команды относились к Дико с почтением, встречали его с радостью, здоровались с радушными улыбками. Дико надеялся, что будет хорошо принят здесь. Конечно же, если говорить правду, команда эта была не бог весть что, но все же она играет в группе «А», и, кроме всего прочего, у Дико нет большого выбора.

Тренер запаздывал. Председатель профкома и физрук смотрели друг на друга и никак не могли понять, в чем дело. Несколько минут назад тренера видели в библиотеке, он не мог уйти, не предупредив. Физрук не выдержал и отправился выяснять, в чем дело. Он тоже долго не возвращался. Председатель сидел как на иголках, смущенно поглядывая на Дико, в конце концов вскочил со стула и выбежал из кабинета. Дико остался один, снова навалилась тоска, и ни о чем не хотелось думать. Наконец вернулся председатель, лицо у него было угрюмое, холодное. Он сухо бросил: «сейчас» — и уткнул нос в бумаги. Прошло еще четверть часа — никто не появлялся. И Дико понял: они не хотят брать его. Наверно, говорили с тренером или игроками, и те сказали «нет». Они ведь наверняка узнали, как он вел себя на последнем матче «Зари»…

Пробормотав нечто невразумительное, он вышел из кабинета. Надо было одолеть бесконечный, холодный коридор. Где-то внизу ритмично стучали машины, глухо гудели человеческие голоса…