Дмитрий Евдокимов - Добрые времена

Холодковского любили на заводе. Он — изобретатель. Собственно, числился Холодковский расчетчиком конструкторского бюро. Но к своим прямым обязанностям относился очень неровно. Его просто не хватало на то, чтобы долго заниматься одним делом. Хотя все утверждали, что расчетчик он гениальный. Однажды, когда заводу был дан срочнейший заказ на новый станок, главный конструктор заявил, что по нормам, при полной загруженности всех работников КБ только этим заказом, понадобится как минимум три месяца. Тогда Борис Алексеевич вспомнил о Холодковском и пригласил его к себе. После беседы Холодковский забрал папку с заказом, ушел домой, а через трое суток с воспаленными от бессонницы глазами пришел к директору и положил на стол все расчеты.

Вдобавок ко всему Холодковский был полиглотом, знал пятнадцать языков. Из его карманов вечно торчали листочки — переводы текстов, которые присылались ему из Центрального патентного бюро.

Несомненные достоинства Холодковского уравновешивались не менее замечательными недостатками. Во-первых, он был чудовищно рассеян. Он мог запросто потерять какой-нибудь важный документ, запереть сотрудников, выходя из комнаты, сесть мимо стула. Во-вторых, его без конца осеняли идеи. Причем самые разные. Наряду с интересными и вполне здравыми абсолютно фантастические и невыполнимые. И, наконец, он был холостяк, что крайне нервировало женскую часть коллектива, тем более что ходили слухи, будто Холодковский чудовищно богат, поскольку обедать постоянно забывает, а ест только сушки, костюмов не покупает, в рестораны не ходит. Однако все попытки женить его оказались напрасными. Холодковский с дьявольской интуицией каждый раз начинал избегать тех дам, которые строили относительно него матримониальные планы. Рассказывали, что в далекой юности он был несчастливо влюблен и поклялся до гробовой доски не жениться. Но это было, вероятно, уже из области фантазии романтически настроенных женщин.

Сейчас он сидел, наклонившись вперед, перед столом редактора и трагически молчал.

— Что случилось, Пимен Нефедович?

— Пимен в обозе! — с надрывом в голосе заявил Холодковский.

— Почему «в обозе»? — поднял брови Николай Иванович.

— Смеются, не понимают, угнетают!

— Кто?

— Молодежь. Наша смена!

Самсонов заулыбался:

— Конечно, и будут смеяться, если ты чушь предлагаешь!

— Чушь?!

— А разве нет? Мне рассказывали, будто ты в отделе на собрании внес рационализаторское предложение: чтобы поднять производительность труда, сотрудникам работать дома. Было?

— Ну и что? От своих слов не отказываюсь. Зачем в самом деле нерационально время тратить?

— Какое время?

— На завод идти и обратно. А некоторые еще и в обеденный перерыв бегают. На это минимум час-полтора уходит. Сколько можно сделать!

— Кто же контролировать будет, что ты делаешь?

— А! Вот в этом и корень зла. А мы еще говорим о сознательной дисциплине труда!

— Позволь, позволь, — вмешался Василий Федорович. — Ну, допустим, все сознательные. А кульманы — что, с завода тащить? А техническую библиотеку? А связь с цехами? Нет, не продумал ты свою идею, Пимен, и стал объектом насмешек.

Холодковский упрямо тряхнул головой.

— Ну и пусть! Просто завод еще не дорос до моих идей. Вот с конвейером, например.

Василий Федорович насторожился:

— А что с конвейером?

— А помните, я писал заметку, где предлагал ликвидировать наши сборочные цехи, сделать один, но с конвейерной сборкой? Так ведь не напечатали.

— А ты помнишь, почему не напечатали? Было отрицательное заключение технического совета, — ответил Василий Федорович, нервно закуривая очередную сигарету.

— Неправильное было заключение, субъективное. На автомобильных заводах уже пятьдесят лет существуют конвейеры, а мы, станкостроители, строящие автоматические линии, работаем по-дедовски!

— Пимен, ты демагог! — замахал руками Демьянов. — Ты же отлично знаешь, в чем дело. Мы ежемесячно должны выпускать до пятидесяти типов станков! Причем все они разные и по весу, и по габаритам! Так уж исторически сложилось. Ликвидировали какой-нибудь завод или переводили на другую продукцию, а нам передавали его станки. Вот и получается разнокалиберность. Как можно в таких условиях конвейеризовать сборку?

Ромка с интересом слушал спорящих, хотя и не очень пока понимал существо дела.

— Правильно, — тяжело вздохнул Холодковский. — Я и говорю: «Пимен в обозе». А вместе с ним и технический прогресс на заводе.

Самсонов рассмеялся.

— Пимен, у тебя мания величия! Ты же в конструкторском бюро работаешь! Тебе ли не знать, что мы уже запустили в производство станок с базовым корпусом.

— Ну и что?

— А то, что постепенно выпуск станков разного предназначения унифицируется. База у всех будет одна, будем только отдельные узлы заменять. Да ты, кстати, являешься изобретателем одного из таких узлов, за что и стал обладателем авторского свидетельства. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь! Но это когда будет?

— Скажу точно, по расчетам техсовета, не позже чем через пять-десять лет.

Холодковский горестно покачал головой:

— Через десять лет...

Самсонов демонстративно поглядел на часы.

— Ну ладно, Пимен. Говорить можно много. Что-нибудь конкретное у тебя есть к редакции?

— А вот и есть! — с вызовом сказал Холодковский. — Заметку новую принес.

— О чем?

— Предлагаю поставить сборку на конвейер...

— Ты опять за свое? — Самсонов даже приподнялся.

— Не горячись, Николай Иванович.

— Ну?

— Есть ведь два пути конвейеризации. Первый — это унификация. А второй...

— Какой?

— Создать универсальный конвейер с различными приспособлениями. Понимаете?

— Не совсем...

— Ну вот, скажем, собирается один класс станков. Пока станки проходят по цепочке, мы на первом этапе уже делаем переналадку под другой класс. Улавливаете?

— И сколько же времени потребуется на переналадку? — саркастически спросил Демьянов.

— Думаю, минут пятнадцать...

— Шутишь?

— Нет, серьезно! Я вот тут кое-что прикинул.

Холодковский начал разворачивать чертежи. Демьянов быстро пробежал их, улавливая принцип схемы. Потом весело толкнул Холодковского по плечу.

— Слушай, а, пожалуй, интересно. Попробуем проработать. Сейчас нам некогда, номер надо делать. Вечером приходи, пригласим кой-кого и помозгуем. Лады, Пимен Эдисон?

— Эдисону было легко, — притворно-обиженно забормотал Холодковский, сворачивая в рулон чертежи.

— Ну уж, ладно уж! — снова толкнул его в плечо Демьянов. — До вечера!

Комитет комсомола, как и прочие заводские общественные организации, находился на первом этаже того же заводоуправления. Занимал он большую длинную комнату, где проходили заседания. Стены комнаты густо увешаны вымпелами и почетными грамотами. Здесь всегда людно.