Рафаэль Иглесиас - Счастливый брак

— Не шутишь? Ты действительно не дашь мне ее телефон?

— Нет, — сказал Бернард потрясающе бесцветным тоном. Просто констатировал факт.

— Почему нет? — проскулил Энрике, обескураженный уверенной категоричностью бернардовского «нет». — Ты сам собираешься с ней встречаться?

— Нет. Ты же знаешь. Я тебе объяснил: мы с Маргарет просто друзья.

— Тогда какая тебе разница?

— Тебе не нужно с ней встречаться. Ты не ее круга.

Энрике повторил каждое слово, словно осваивал новый язык:

— Я — не — ее — круга?

— Ну да. Мне пора, Энрике. Я работаю. Увидимся вечером за покером, о’кей? В семь, как договаривались?

— Ты не даешь мне ее телефон, но собираешься прийти ко мне играть в покер?

— Ага. Ну пока, до встречи. — И Бернард повесил трубку.

Энрике еще какое-то время прижимал ухо к динамику, будто надеялся, что Бернард вернется и скажет, что пошутил, а потом грохнул трубкой с такой силой, что она отскочила от аппарата, проскользила по столу и упала на пол, оставив отметину на глянцевом, недавно покрытом лаком паркете.

— В бога душу мать! — громыхнул Энрике и задумался о том, как же такое могло с ним случиться. Четыре года назад он давал интервью журналу «Тайм», а «Нью-йоркское книжное обозрение» объявило его первый роман одним из лучших произведений о взрослении в истории литературы. Девушка из Квинса внештатно работает художником-оформителем, а он «не ее круга»? И с какой стати никогда не публиковавшийся кусок мяса смеет судить об этом? И с каких это пор какие-то круги имеют значение в отношениях мужчины и женщины? Мы что, в Англии XIX века? Я что, Пип, а она — Эстелла [13] Пип и Эстелла — персонажи романа Чарльза Диккенса «Большие надежды», представители разных социальных слоев. ? Как следовало из вчерашних разговоров, в университете Бернард и Маргарет были членами группы СДО — «Студенты за демократическое общество». Маргарет сказала, что поддерживала захват «Черными пантерами» Уиллард-Стрейт-Холла [14] Черные пантеры (Black Panther Party for Self-Defense) — афроамериканская организация, боровшаяся за гражданские права чернокожих с середины 1960-х по 1970-е гг. В ходе студенческих беспорядков в 1969 г. осуществила захват одного из зданий Корнелльского университета — Уиллард-Стрейт-Холла. — во всяком случае, их цели, хоть и не вздрагивала при виде пистолетов. По ее словам, они были «страшными и красивыми». Ей не нравилось, что «Пантеры» объявили себя исключительно черным движением и вышвырнули всех белых активистов СДО. Разве может эта женщина, всецело приверженная принципам единства и равенства, желающая положить конец расизму и империализму в Америке, свысока смотреть на него, Энрике Сабаса, пятидесятипроцентного еврея и стопроцентно публикующегося писателя? А Бернард? Этот социалист? Этот глашатай материализма, борец за гражданские свободы и право вьетнамцев на самоопределение? Он, видите ли, не думает, что Энрике Сабасу можно встречаться с Маргарет Коэн.

Энрике посмеялся бы над этим чудовищным лицемерием, позвонил бы всем общим знакомым и вместе с ними поиздевался бы над абсурдностью происходящего, если бы где-то глубоко внутри — и даже не очень глубоко — не соглашался с оценкой Бернарда. Да, он был не ее круга. Она — красивая, он — неуклюжий. Она — веселая и спокойная, он — вспыльчивый и неуравновешенный. Она явно понимает в сексе, он же едва не трясется от страха. Она общительная, уверенная в себе, с хорошим образованием, судя по всему, с нормальными родителями. Она легко ведет беседу, изящно отражает выпады; может, не умеет так хорошо рассказывать, как Энрике, ну и что с того? Он работает над этим день и ночь. Если бы она еще и истории лучше рассказывала, то впору было бы застрелиться.

Да, Бернард прав, она недосягаема для него. Но согласие с Бернардом отнюдь не убеждало Энрике, что именно эти мотивы руководили подавленным писателем, когда тот отказался поделиться номером Маргарет. Бернард сам хотел ее, знал, что никогда не получит, и делал все возможное, чтобы она не досталась Энрике.

После того как Сильвия его отвергла и он не слишком удачно завел роман на одну ночь, Энрике боялся женщин, как никогда раньше. Несмотря на это, социальный протест и соревновательный инстинкт оказались сильнее застенчивости и страха быть отвергнутым. Он знал, что Маргарет живет на Девятой улице. Он не запомнил номер дома, но может сходить посмотреть. В крайнем случае он может караулить ее в подъезде — впрочем, вряд ли у него хватит духа на этакое романтическое дежурство. Схватив с нижней полки справочник, любезно предоставленный телефонной компанией вместе с новым телефоном и новым номером, он стал искать Коэнов. Энрике знал: многие одинокие женщины в Нью-Йорке, чтобы оградить себя от телефонных молчунов и любителей говорить непристойности, либо платят, чтобы их не вносили в телефонную книгу, либо указывают только свои инициалы — последнее, впрочем, могло обмануть лишь самых тупых извращенцев. Подписка на «Таймс» заставляла предположить, что Маргарет могла пойти на дополнительные расходы и купить скрытый номер. Поэтому он с трепетом вел пальцем вниз по длинному алфавитному списку имен манхэттенских Коэнов, пока наконец не добрался до М, и — боже, какое счастье! — не увидел пять «М. Коэн»: две жили в Верхнем Вест-Сайде, две — в Верхнем Ист-Сайде, и одна, только одна-единственная милая М. — на Девятой улице. Именно так, М. Коэн, Девятая Восточная улица, дом 55.

Чувствуя, как в животе у него все переворачивается, Энрике потянулся за телефоном. Несколько раз глубоко вдохнул, но это не помогло. Он решительно набрал номер М. Коэн, зная, что если хоть на секунду задумается, то струсит.

Она ответила после третьего гудка, когда он уже был готов сдаться. В голосе слышалась хрипота — скорее всего, из-за их курительно-разговорного марафона; тем не менее тон у нее был веселый, и казалось, что она не прочь поболтать. Он сказал:

— Привет, Маргарет, это Энрике Сабас. Мы так давно не разговаривали, я решил, что пора позвонить.

От волнения он говорил очень громко и почти прокричал эту неоригинальную остроту — лучшее, что он смог придумать, находясь в том угнетенном состоянии духа, в которое его поверг Бернард.

— Это было безумие! — оживленно воскликнула она, будто «безумие» служило синонимом «веселья». — Со времен университета со мной такого не было, чтобы протрепаться всю ночь. А сейчас, хочешь верь, хочешь нет, мне надо бежать на бранч к друзьям и снова разговаривать. Можно, я тебе перезвоню? Какой у тебя номер?

— Да, конечно, просто я подумал, мы могли бы, ну я не знаю, сходить в кино или…

— Хорошо, что ты позвонил, — перебила Маргарет. — Я собиралась узнать у Бернарда твой номер. — При этих словах сердце Энрике, крошечное существо, ютившееся в глубине его костлявой груди, подпрыгнуло, но тут же вновь замерло, когда он услышал: — Я подумала, что надо бы устроить что-то вроде Обеда для Сироток — то есть для тех, кто не может провести праздники со своими родными. Это ты меня вдохновил, когда пожаловался, что папа с мамой и брат с сестрой уехали, оставив тебя одного.