Ивайло Петров - Облава на волков

Иван слушал, потрясенный и растроганный тем, что в тяжелую минуту Мела прибежала к нему и раскрыла душу именно ему, своему настоящему отцу. Они допоздна проговорили, а когда собрались ложиться, в окно настойчиво постучали. Иван погасил лампу, приоткрыл окно и увидел Николина, который стоял под окном в палисаднике.

— Ты уж извини, — сказал он охрипшим голосом. — Я про Мелу пришел спросить. Она мне вечером сказала, что к тебе идет, и все не возвращается, а уж ночь на исходе.

— У меня ее нет, что ей у меня делать! — Иван помолчал и добавил: — Заходила ненадолго под вечер, взяла одну книгу и ушла. С коллегой каким-то приехала, на легковушке. Они с театром по соседним селам ездят, вот она за книгой и заскочила.

Николин постоял несколько секунд, глядя в темное окно, тяжело вздохнул и ушел. Иван лег, но вскоре вскочил и пошел в другую комнату к Меле. До этого они решили, что она пробудет у него несколько дней, отдохнет и успокоится, но теперь приходилось искать другое решение. Судя по всему, Николин почувствовал, что она здесь, он снова придет за ней или будет подстерегать около дома, а может даже пожаловаться сельским властям. Разразится скандал, власти препроводят Мелу к Николину как к законному отцу, а именно этого не следовало допускать. Теперь они надумали, что Мела поедет в Пловдив к его матери, то есть к своей настоящей бабушке, которая давно переселилась туда с мужем к его сводной сестре, чтобы присматривать за ее детьми. Когда дети выросли, зять купил новую квартиру, а прежнюю оставил старикам, и Мела могла первое время пожить у них. Иван написал матери письмо, в котором просил ее позаботиться о своей внучке Меле, и на другое утро затемно проводил ее в соседнее село на автобус; на автобусе она должна была доехать до Толбухина, а оттуда поездом — до Пловдива. В дальнейшем Иван намеревался найти себе работу в Пловдиве или в каком-нибудь еще более отдаленном городе и поселиться там с Мелой или даже, если придется, ездить за ней из города в город. Если б Николин даже и узнал каким-нибудь образом, где она, он вряд ли решился бы за ней последовать. Никакого ремесла, кроме чабанского, он не знал и в городе жить не мог, так что Мела, если б формально и продолжала считаться его дочерью, все равно жила бы со своим настоящим отцом.

А Николин вернулся домой и только тут увидел, что в беспамятстве разорвал все одеяло, превратив его в гору лоскутов и клочьев шерсти. Эта гора напоминала выпотрошенное существо, мертвым брошенное на постель, и пока он в ужасе смотрел на него, мысли еще яростнее накинулись на него, точно ехидны, и закричали наперебой: «Мела — дочь Ивана Шибилева! Это последняя собака знает, и ты с каких пор знаешь, только боишься признать!» — «Нет, я не знал, — отвечал им Николин. — Я слышал, мне говорили, но будто и не знал, потому что не верил. Люди чего только не наговорят, рот им на замок не запрешь. Мона была моя жена, как же это у моего ребенка отец — другой? Как, скажите! Мела моя дочь, кровинка моя, я ее выходил, на руках выносил…»

И Николин вспомнил, как впервые увидел ее, когда она родилась, и как она была похожа на комочек темно-красного мяса с желтоватым личиком и закрытыми глазками. Он вспомнил, словно это происходило вот сейчас, у него на глазах, все сколько-нибудь важные события и случаи из ее жизни: первую улыбку голыми деснами, первое агуканье, первый самостоятельный шажок, первое «папа», которое она ему сказала; вспомнил, как подмывал ей попку, как упивался сладостным запахом нежного тельца, как она написала первую букву и спела первую песенку. Сон это все или правда? — спрашивал себя Николин. Правда, но почему тогда Мела пошла к Ивану Шибилеву после того, как целый год не приезжала в село, пошла прямо к Ивану и пробыла у него всю ночь? — спрашивали ехидны и отвечали: «Да, пробыла и больше никогда к тебе не вернется!» Как так не вернется, куда ж она денется? Может, в самом деле, она зашла к нему за книгой и тут же ушла? Они с какого времени ладят, он ее еще девочкой театру обучал, вот она с ним о своих делах и советуется, у кого ж ей еще совета просить?

Думая обо всем этом, Николин вспомнил, что в этот вечер, когда он остановил Мелу на улице, его вдруг поразило ее сходство с Иваном, сходство такое очевидное, что боль пронзила его сердце. Это было какое-то мгновение, то самое мгновение, когда она сказала ему, что идет к Ивану Шибилеву, при этом лицо ее как-то вытянулось, а глаза сощурились. Такое выражение он много раз замечал на лице у Ивана, когда тот бывал возбужден или неспокоен, во время охоты, при разговоре и особенно когда он играл роли нервных или сердитых людей. Николин не помнил, чтоб в прошлом он выискивал и находил сходство между Мелой и Иваном, хотя многие намекали, что Мела его дочь, или чтоб он сомневался в чести своей жены. В эту ночь, однако, он словно вдруг выздоровел от амнезии, вынырнул из глубокого забытья и в памяти его всплыли те минуты, когда, пусть невольно, он открывал несомненное сходство между девочкой и Иваном. Особенно поразило его это сходство, когда он впервые обратил на него внимание. Меле было тогда семь лет, она ходила в школу. В плохую погоду, когда на улице был снег или грязь, он носил ее на руках от школы до дома. Как-то в дождливый день он немного опоздал, и она пошла домой одна. Деревянный мостик над оврагом снесло дождевыми потоками, и Иван, оказавшийся там, переносил Мелу через овраг. Он прижал ее личико к своему лицу, и Николин увидел вблизи, как похожа на него девочка.

В последующие годы черты лица Мелы непрерывно и быстро менялись, и она становилась похожа то на свою мать или ее тетку, то на него или даже на его сестру. Когда прошел переломный возраст, ее сходство с Иваном стало более заметным, особенно для тех, кто хотел его найти. Но тогда Мела уже училась в городе, Николин видел ее редко и забывал об этом сходстве, а когда она приезжала домой, так радовался и волновался, что думал единственно о том, как ублажить ее и подольше задержать в селе. Он вспомнил, что, в сущности, много раз улавливал и замечал близость между Моной и Иваном. Несколько раз он видел, как они разговаривают в каком-нибудь проулке, при этом он держит девочку на руках, дает ей лакомства и целует. Бывало, он заставал их в клубе, во время репетиции, и тогда но лицу Моны понимал, что она недовольна его появлением, а по дороге домой она всегда находила повод за что-то ему выговорить. Раз он видел их обоих, когда они возвращались из соседнего села. Они представляли там какую-то детскую пьеску и возвращались на закате пешком, двигаясь шагах в ста позади детей. Его отара паслась у дороги, а он сидел на стерне, когда они прошли мимо, его не заметив. Они шли прямо на заходящее солнце, лица у них были веселые, Мона что-то говорила и смеялась таким заливистым смехом, какого он никогда не слыхал дома…