Ивайло Петров - Облава на волков

Когда окончательно рассвело и пора было идти в овчарню, Николин случайно увидел в углу под стулом свои кожаные перчатки и почувствовал, как тяжесть в его сердце вдруг сменилась сладостной легкостью, как во все его существо хлынула какая-то живительная струя, исполнившая его спокойствием и надеждой. Он искал эти перчатки с тех пор, как похолодало, и то, что они нашлись, воспринял как счастливое предзнаменование. Мужики в селе носили вязаные рукавицы с одним пальцем, а кожаные перчатки с пятью пальцами были только у него. Он обычно надевал их в праздничные дни или когда ездил в город, отвозил что-нибудь Меле, но когда они пообтрепались, стал носить каждый день. «Папа, носи на здоровье!» — сказала ему Мела несколько лет назад, привезя их в подарок на рождественские каникулы. Заставила его тут же их надеть, чтобы посмотреть, по руке ли они, улыбалась и говорила, что они очень ему идут, а поскольку они на подкладке, ему всю зиму будет тепло. Сейчас Николин видел ее улыбку, сердечную и веселую, слышал ее голос («папа, носи на здоровье») и думал, что Мела всегда была с ним ласкова и приветлива, потому что она его родная дочь и больше ничьей дочерью быть не может.

Нескольких фотографий Мелы и Моны, вещей, к которым они прикасались, одного светлого воспоминания было достаточно, чтобы вернуть ему веру в то, что Мона была ему преданной женой, а Мела — их родная дочь. Да где это видано, чтоб взрослая девушка, на выданье можно сказать, вдруг бросила отца и признала отцом другого мужчину? И почему она не делала этого до сих пор? — спрашивал он себя и сам же отвечал, что поддался сплетням, его ввели в заблуждение и все его сомнения напрасны. Так он думал днем, когда ходил на работу и крутился среди людей, но по ночам одиночество наваливалось на него, как жернов, ехидны снова набрасывались на него и безжалостно рвали его сердце.

В одиночестве он провел много лет, и оно тяготило его, но не было таким уж невыносимым, потому что он всегда поджидал Мелу, приезжавшую в село на каникулы. Ее будущее тоже не слишком его тревожило. Он полагал, что, получив образование, она выйдет замуж и будет жить в городе, как большинство ученых молодых людей. Но где бы она ни жила, она его дочь. Время от времени он будет навещать ее, она тоже будет приезжать в гости, а может получиться и так, что на старости лет он будет жить с ней. Почему бы и нет? Ведь у нее будут дети, и если в доме не окажется другого старого человека, чтобы их растить, он станет за ними присматривать. Но знать, что она никогда больше не переступит порог его дома, что он никогда не услышит ее голоса, не увидит ее глаз…

Истерзанный своим двойственным состоянием, он все время сознавал, что правду о Меле он может получить только из рук Ивана Шибилева. От этого человека зависело, какая будет у него дальше жизнь — спокойная и счастливая или исполненная горьких, невыносимых мук. Ослепленный мщением, он тысячу раз на дню убивал Ивана за то, что тот был любовником его жены, а Мела — его дочь, и тысячу раз падал перед ним на колени и благодарил за то, что узнал из его уст — все это сплетни и вранье, у него никогда не было связи с Моной, а Мела — его, Николина, дочь.

Теперь он уже не боялся самой страшной правды, потому что не в силах был больше переносить неизвестность, и жаждал как можно скорее услышать истину из уст Ивана. Какой бы эта истина ни была, радостной или горькой, она должна была исцелить его истерзанную душу. Однако он не знал, на кого выйдет из засады Иван и выйдет ли вообще. Иван сам предложил эту облаву то ли в шутку, то ли зачем-то еще, но когда надо было идти, попытался вывернуться, и если б другие охотники на него не надавили, сидел бы сейчас дома в тепле. А может, он уже и вернулся домой. При этой мысли Николин встревожился, оставил свое место и спустился вниз к Преисподней.

Между тем вьюга стихала, погруженную в снег рощу заливал молочный свет, и в этом свете, точно призраки, проступали черные стволы старых дубов. Николин обходил высокие сугробы с подветренной стороны и, по колено в снегу, спускался по склону. Становилось все тише и светлее, так что через несколько минут он заметил человека, который едва полз к южной стороне Преисподней. «Обошел рощу с той стороны, знает за собой вину, вот и не хочет со мной встречаться», — подумал Николин и поспешил догнать человека. Но Иван Шибилев бежал не от него, он бежал от белой смерти. Когда они с Киро Джелебовым и Жендо Разбойником спустились в Преисподнюю, он пропустил их вперед и, как и предполагал Николин, решил вернуться в село, а потом соврать остальным охотникам, что заблудился и не мог их найти. Однако до вранья дело не дошло, потому что он и вправду заблудился. Вьюга так разбушевалась, что он не видел на шаг перед собой и шел наугад. Он думал добраться до южного края лога, где лог, раскрываясь воронкой, сливается с равниной, и оттуда повернуть к селу, но склон перед ним почему-то становился все круче, а снег — все глубже. Он до пояса проваливался в сугробы, возвращался, поворачивал налево или направо, а силы с каждой минутой оставляли его. Он и одет был слишком легко для охоты, не взял с собой даже патронов, так что не мог выстрелами позвать других на помощь. Но другие, наверное, давно ушли и попивают винцо в корчме. В хорошую погоду, чтобы выгнать зверя, здесь нужно минут двадцать, а сейчас прошло уже больше часа. Чего ж им мерзнуть так долго в этакую вьюгу, да еще когда они знают, что и вся облава затеяна в шутку?

Мысль о том, что он остался в этом аду один, совершенно беспомощный, повергла его в ужас. Он не в силах был больше брести по глубокому снегу, но знал, что если постоит на месте больше минуты, то замерзнет. Он бросил ружье в снег и пошел дальше. Минута движения, минута отдыха, не отрывая глаз от часов. Он чувствовал, как снег сквозь кожу проникает в живот и в грудь, как губы, щеки и нос замерзают и немеют. Примерно через полтора часа метель начала стихать, снежинки поредели и на небе появилось бело-серое пятно. Там был юг, туда и надо было идти. И снова минута отдыха, минута ходьбы из последних сил. Только бы не упасть — этого нельзя было допустить. Тем не менее он упал и, когда подошел Николин, лежал, весь вывалянный в снегу, с потрескавшимися от холода губами и посиневшим лицом, в резиновых постолах, обутых прямо на тонкие носки, и легком коротком полушубке. Николин подхватил его под мышки и помог встать. Через минуту Иван попробовал заговорить, но изо рта у него потекла кровь.

— Хорошо, что ты пришел, а то бы я остался здесь, — сказал он так невнятно, что Николин едва его понял.

Он снова подхватил его под мышки и повел наверх к раскидистому грушевому дереву, где должна была быть дорога в село. Когда они отдыхали, Николин колотил его ладонями по спине, тер его руки в своих, заставлял топтаться на месте. Так, с отдыхом и растираниями, они добрались до груши. Иван пришел в себя и начал рассказывать, как он заблудился в Преисподней. Николин повернулся к нему и спросил: