Алла Мелентьева - Семья Рин

Однажды Кёко застукала меня, когда я предавалась фантомам «другой жизни». Она отчитала меня. Она сказала, что я сидела у перегородки, ведущей в сад, глядя перед собой отстраненным неподвижным взглядом. На коленяху меня была раскрытая книга. Ветер переворачивал страницы, но я не замечала этого.

Она испугалась и стала трясти меня за плечо и звать по имени. Я сразу пришла в себя и не хотела верить, что настолько забылась. Кёко уверяла, что это правда. Она выглядела такой обеспокоенной, что мне пришлось поверить.

Впоследствии она старалась одергивать и отвлекать меня, когда ей казалось, что я слишком задумалась.

— Ты же знаешь, мне тревожно, когда ты так глубоко уходишь в свои мысли. У умных людей много умных мыслей, но куда они их могут завести?.. вдруг Рин-сан похитят духи? О, что я, бедная, буду тогда делать?.. — восклицала она, изображая шутливую беззаботность.

Первого августа 1959 года я, одетая для выхода в город, спустилась из своей комнаты и вошла в общую гостиную, где Рю и Юки — теперь уже подростки — смотрели телевизор, лежа на полу. Мне нужно было пройти к проходу напротив, но я не смогла найти способ перебраться через пространство, занятое детьми, коробками с рисовыми шариками, книгами, игрушками.

Я остановилась и начала осторожно подвигать — точнее, отпихивать — Рю носком туфли. Рю не предпринял никаких действий в ответ на этот вызов и продолжал валяться на моем пути, хихикая и по-детски забавляясь. Я досадливо, но снисходительно поморщилась и стала отпихивать его сильней, а затем, когда усилия не принесли результатов, наклонилась и потянула за край ковра. Рю, ухмыляясь, отъехал вместе с ковром в сторону, предусмотрительно убирая с моего пути свое барахло. Хихиканье Юки перешло в звонкий смех. Я изо всех сил старалась делать серьезный вид. Вскоре этих юных японцев поглотят проблемы и условности взрослой жизни, и моя эмоциональная связь с ними, скорее всего, прервется.

Но сейчас Рю и Юки были в самом беспечном и открытом для мира возрасте.

Я пробралась по образовавшемуся пространству к выходу. В этот день был назначен очередной визит Кёко к доктору, и я должна была сопровождать ее, чтобы придать ей мужества услышать, что опять придется лечь в клинику.

Кёко уже ждала меня в машине. Наш старенький шофер открыл мне дверцу. Перед обследованием мы собирались пройтись по большим универмагам в центре. Наша поездка была замаскирована под шопинг. Кёко, болезнь которой прогрессировала, по-детски старалась отдалять каждую новую встречу с нерадостной реальностью.

Нежелание вспоминать о своей болезни развило в ней жажду как можно сильнее радоваться приятным мелочам обычной жизни. Она словно хотела напоследок любыми способами впитать в себя как можно больше счастья.

Я смотрела, как она примеряет обувь в отделе универмага. Продавцы суетились вокруг нее, подносили коробки с обувью.

Она обернулась ко мне и спросила, нравится ли мне пара туфель, которую она примеряла.

— Цвет слишком яркий, мне кажется… — сказала я с сомнением.

— У вас есть такие же туфли других цветов? — спросила Кёко у продавщицы.

— Конечно. У нас есть туфли такой же модели других цветов, их сейчас же принесут.

Продавцы снова засуетились вокруг Кёко, притаскивая все новые и новые коробки. Она примеряла обувь, то и дело прохаживалась, глядя на себя в зеркало, тормошила меня, требуя советов.

Она радовалась вниманию к себе, как ребенок. Она чем — то напоминала десятилетнюю меня, когда я во время посещения банка с отцом летним шанхайским вечером беспечно воображала, что весь мир будет всегда крутиться вокруг моей персоны.

Кёко никак не хотела уходить из универмага. Она таскала меня по всем отделам, перебирала модели, вспоминала, что нужно купить еще и то, и это. Казалось, она готова была заниматься шопингом бесконечно, лишь бы отдалить момент встречи с доктором.

Мы вышли из универмага, нагруженные пакетами. Пока шофер набивал багажник покупками, Кёко продолжала оживленно щебетать о пустяках.

— Какой удачный выбор! Какие изящные туфли! Жду не дождусь, когда смогу выйти в них.

Потом она притихла, вспомнив о клинике и обо всем, что было с ней связано.

Автомобиль двигался по оживленным улицам. Кёко посмотрела на часы.

— Пожалуйста, поторопитесь, — сказала она шоферу, — Рин-сан должна быть в университете через полчаса.

Этот маленький трюк был придуман, чтобы отсрочить встречу с доктором еще на полчаса.

— Нет, — решительно сказала я. — Сперва — в клинику. Сперва мы отвезем Кёко-сан на осмотр к доктору.

— В университет, пожалуйста, — с улыбкой повторила она шоферу, притворившись, что не слышит моих слов.

— В клинику, пожалуйста, — твердо сказала я.

Я видела, как шофер поймал взгляд Кёко в зеркале. Кёко сдалась и сделала жест, показывающий, что она принимает мое решение.

— Вам придется забрать Кёко-сан после осмотра, — напомнила я шоферу.

— А как же Рин-сан? — забеспокоилась Кёко.

— Акито-сан заедет за мной после лекций. Он забирает меня с собой в Осаку.

— Ах, эти деловые поездки… это так утомительно… — сочувственно протянула Кёко.

Я ни разу не видела в ней признаков ревности. Двум женщинам из богатой среды обычно нечего делить, если только у них не склочный низменный характер.

Автомобиль остановился у светофора на перекрестке. Я посмотрела в окно. В кафе напротив сидели люди. Среди них я заметила посетителей с европейской внешностью. Американцы или, может, англичане. Мужчина и женщина примерно моего возраста, возможно, муж и жена. С каждым годом в Токио появлялось все больше белых иностранцев.

— Тебе не кажется, что в Токио стало много иностранцев? — спросила я Кёко.

Что делать иностранцам в Японии? Иностранец здесь всегда чувствует на себе любопытные взгляды, как животное в зоопарке. Отличаться от всех вокруг — судьба иностранца. Но я не просто иностранка. Я еще и зависла где-то в прошлом.

Я на минуту представила, что было бы, если бы я оказалась рядом с этими белыми. Мне нечего было бы им сказать, ни о чем не хотелось бы их спросить. Никаких точек соприкосновения. Мы с ними только внешне похожи, но происходили из непересекающихся отрезков истории. Я ничего бы не почувствовала, кроме вежливого равнодушия, к которому, может быть, примешалось немного легкой зависти — из-за того, что они хоть и иностранцы, но происходят из какого-то реально существующего мира, а мир, из которого происходила я, исчез навсегда под пеплом мировой войны. Но эта зависть была бы малозначимой, незаметной — ведь какое мне, в сущности, дело до их мира, если он не был моим?

— …и мы везде будем слышать «хелло» и «хау ду ю ду, мистер»? — дошел до меня обрывок из речи Кёко. Она так смешно пародировала американский выговор, что я рассмеялась.