Андрей Волос - Из жизни одноглавого

При этом назвать ее облик прекрасным было бы серьезным преувеличением. Иногда, тайком на нее посматривая, я думаю: конечно, если ей доведется попасть в руки какого-нибудь визажиста из тех, что побездушнее, он, конечно, сумеет добавить в ее живое очарование остроту ледяного холода, и тогда ее станут фотографировать для глянцевых обложек.

Но лично мне эта девушка милее такая, какая есть: когда лучше всего писать акварелью, без конца удивляя шероховатую бумагу теплыми тонами переливчатых мазков.

Однако не в этом дело. По-настоящему я обратил на нее внимание при следующих обстоятельствах.

Я уже говорил, что обычно у нас почти пусто. Раз в год по обещанию заглянет какая-нибудь пигалица: позарез ей пособие по макраме — вынь да положь. Или бабушка — этой дай справочник садовода: на даче завелись свекловичные блошки, и на склоне дней она проводит ночи в страстных грезах о погублении их рода…

Зал более или менее наполняется, только когда РОНО организует встречу с каким-нибудь ветераном.

Я наблюдаю за ветеранами давно и внимательно. Ветеранская масса отчетливо делится на два класса. Представители первого — плотные пузатые старики в обвислых пиджаках с орденскими планками. Насупленные, решительные, бровастые, с гидрографическими картами кровяных прожилок на румяных щеках. Многие похожи на филинов — потому что супятся и таращат глаза. Мало того, что многословны, так еще надсаживаются изо всех сил. Может быть, все они туги на ухо, что и неудивительно в таком возрасте. Так или иначе любой мог бы переорать птичий базар где-нибудь на Камчатке. А если есть палка (многие с палками), ветеран так колотит ею в пол, будто поставил целью проломить паркет. И вообще все тут разнести. В общем, гвоздят клюками и ревут как на пожаре, краснея от натуги и переживаемых чувств. Я так понимаю: от гордости — когда толкуют о минувшем, от гнева и ярости — если о настоящем.

Судя по всему, они провели свой век на каких-то командных постах. Им приходилось руководить, направлять и погонять, а какой из человека командир, если он не в состоянии выразиться не только ясно, но и громко? То есть сама жизнь заставляла их разрабатывать легкие и тренировать голосовые связки…

Ветеранов второго типа приглашают гораздо реже. Они тоже похожи друг на друга и напрасно тщились бы скрыть привычки и характерные черты своего поведения.

Во-первых, довольно плохо одеты — если пиджачки, то совсем пропащие, тертые, подчас с заплатками на локтях. Кое у кого одежонка совсем уж никуда: тянутые джемперки, кофтенки, чуть ли не кацавейки какие-то. Понятно, что ни орденов, ни планок, только иногда прямо на застиранной рубашке сиротски болтается ветеранская медаль.

Во-вторых, начиная говорить, едва шепчут. Даже если сидишь в ближнем ряду, ничего не понять. Через три минуты невнятного блекотания детишки поднимают сдержанный гомон. Еще через пять — болтовня, грозящая перейти в столь свойственный им гвалт. Тогда учителка грозно лупит ладонью по столу и вежливо просит ветерана возвысить голос. Ветеран честно силится это сделать. Обычно ему не удается: в лучшем случае возвышает до невнятного бормотания, мало чем отличающегося от шепота.

Наблюдая за ними, я пришел к мысли, что вторые — это как раз те, кем командовали и руководили первые. Даже, возможно, охраняли…

Так или иначе школьники заполняют зал и поначалу так галдят, что лично я вообще не выпускал бы их из вольера. Однако когда дают слово гостю и если это ветеран первого типа, то в сравнении с тем, как горланит он, недавний детский гвалт — просто милое чириканье.

В тот раз выступал именно ветеран первого типа. Как обычно, орал во всю мочь: про нефтепроводы, тайгу и суверенитет страны. Вероятно, понятное волнение, охватившее старика, когда он оказался нос к носу с представителями нового поколения (да плюс еще собственный рев и грохот палки) привело к тому, что у него в голове перемкнулись какие-то нервные окончания. И он съехал с нефтепроводов и суверенитета, принявшись вместо того невнятно и сбивчиво выкрикивать совсем другое: что сначала пешкодралом, а потом уж конвоиром, и что хрен убежишь — пуля догонит, и что коли не догонит, так все равно закон тайга, прокурор медведь. И что все силы на борьбу и корчевание, а он давил и будет давить, потому что для них, сволочей, высшая мера — как сметаной по губам. И не нужно понижать градус суверенитета никчемными мораториями, а его завет простой: безжалостно и до последнего вздоха, потому что сам он сорок лет на важных постах и по служебной лестнице, и сколько подписано — сам не знает, знает только, что подписано во благо Родины.

В общем, он нес с Дону с моря, и все это было бы смешно, когда бы уже к середине его речи все в зале не помертвело: нагнал страху, дети прижухнулись, бросая друг на друга испуганные взгляды, тетка из РОНО вытаращилась и раскрыла рот, а классная руководительница пошла пятнами, стала часто моргать, и очки съехали на самый кончик ее длинного носа.

Тут-то Светлана Полевых и привлекла к себе не только мое, но и всеобщее внимание.

Она поднялась из-за стола с шумом, какой всегда производят выведенные из себя женщины, и с хлопаньем сложила стопку своих книг. Бормоча что-то вроде «Нет, ну вы только послушайте!», недовольно фыркая и так качая головой, будто не могла скрыть того гневного изумления, в какое привело ее происходящее, она стремительно направилась к выходу. Проходя мимо ветерана, глядящего на нее в пока еще немом недовольстве человека, чья речь была перебита в самом интересном и захватывающем месте, она замедлила шаг, чтобы громко и язвительно осведомиться:

— Вы о чем-нибудь человеческом можете говорить?!

После чего еще раз фыркнула, как обозленная кошка, и покинула помещение. Последнее, что я видел перед тем, как дверь с треском захлопнулась, это как она яростно сдувает прядь волос с разрумянившегося лица.

Кажется, только женщина-таджичка Мехри равнодушно ждала скорого появления нового начальника (ну и правда, какие перемены ей грозили? — разве что новая швабра), а у всех остальных было чувство, как в очереди к зубному: уж если будут мучить, то пусть бы скорее.

Но прошло две с лишним недели, а место по-прежнему пустовало.

День рождения Натальи Павловны скомкался по совокупности причин. Плакат с портретом и поздравлениями оказалось некуда ставить: треногу заняла фотография смеющегося Калабарова с черной креповой лентой поперек угла. Ее решили не убирать до сороковин, второй треноги не было, да и вообще вся затея обрела несколько иное звучание.

Ввиду новых обстоятельств Наталья Павловна хотела и вовсе отменить торжество, отговаривала: «Девочки, давайте не будем!»