Андрей Волос - Муmооn

Иногда ей казалось, что лицо — чужое. Нет, ну правда, почему — ее? Она могла бы родиться дурнушкой. Или брюнеткой. Впрочем, это почти одно и то же.

Ева щелкнула зажигалкой. Затянулась. Отражение в зеркале дрогнуло и поплыло вместе с дымом. Нет, все в полном порядке. Еще раз затянувшись, нетерпеливо загасила. Взяла с зеркальной полочки флакон и несколько раз окутала себя удушливо-пряными облачками парфюма.

Встала на пороге комнаты.

— Ты опоздал, — бесцветно сказала она горшку с геранью. — Я полчаса ждала.

— Я не виноват! — забасил Мурик. — В окно-то смотрела? Нет, ну ты взгляни! На эстакаде — вообще! Чума!

— Зачем мне в окно? Этого еще не хватало.

Под отсутствующим взглядом светло-карих глаз он морщился, будто ему жали туфли.

— Ну, кукленочек, прости.

— Гад, — сказала она, улыбаясь той самой ледяной и пронзительной улыбкой, которую переняла с лаковых обложек «Фараона». — Какой же ты гад!

Он просиял, сделал шаг и тут же облапил, заглядывая в ее золотые глаза.

— Ты готова?

— Не знаю… Я решила, ты не приедешь.

— Я?! Ты что! Ладно тебе, кукленочек… Поедем в «Бочку»!

— Опять в «Бочку»? — Ева капризно отстранилась. — Надоело.

— Не хочешь в «Бочку» — можем в «Пескаря», — ворчал он.

Она уворачивалась.

— А можем в «Аркаду»… А еще — это, как его… забыл, как называется… Типа это… Короче, Сявый говорил… как его… там дороговато.

Она фыркнула и смерила его взглядом.

— Ты как будто не зарабатываешь!

— Нет, почему… как его… давай… ну?

— Закакал! Отпустил, быстро!..

— Ну, кукленочек!

— Отпустил, сказала!

Мстительно топнула шпилькой по мыску тупоносого лакового ботинка, налегла всем весом, мурлыкнула:

— Будешь еще? Нет, ну скажи — будешь?

Он выругался и, схватив в охапку, резким движением переставил ее на полшага в сторону.

— Ты что?! Ноги-то не казенные!..

Ева едва не упала.

— Дурак! Куда скажу, туда и пойдешь! Понял?!

Отвернулась, готовая заплакать. Дурак! Мясо! Бычина!.. Несколько секунд слушала его недовольное сопение. Приласкает? Не приласкает? Баран!.. Самого бы тебя на шашлык!.. Ну что с ним делать?

— Ладно, что ж, — вздохнула она. — Я тебя прощаю…

Мурик все еще сопел.

— Ну ладно тебе, ладно… Хочешь?.. уж так и быть… к тебе заедем? Хочешь? На.

И подставила губы.

А потом весело крикнула от дверей:

— Мамулечка! Мамуленочка! Закрывайся! Мы уплыли!

Как обычно, она настояла на своем и теперь пыталась немного поусластить пилюлю: держа его под руку, говорила на ходу низким подрагивающим голосом:

— Ты меня снова замучил, маньяк. Тебе гарем нужен. Я сейчас с голоду умру.

Над домами уже колыхались серо-синие сумерки, душные, как бильярдная. Ева и в самом деле еще чувствовала сладкую слабость, заставлявшую безвольно клониться к нему.

— Людоед. Туземец. Пятница. Папуас чертов. Только дырок в ушах не хватает. Нет, нет. Ты хуже дикаря. Павиан. Орангутанг. Зверюга… Сколько раз я тебе говорила — сними эту дурацкую цепь.

— Вот опять за рыбу деньги… — пробасил он. — Далось тебе. Все наши носят — и ничего. Голда — она и есть голда. Подумаешь. Протвиновские пацаны все носят. Ты ж с протвиновским ходишь? — все, не выступай за голду.

— Не выступай за голду. Ужас. Давай, давай. Носи свою голду. Еще денег наработаешь — другую тебе купим. Как у попа. С крестом. Дикарь, дикарь. Дикарина невоспитанный.

Прильнула к тяжелому размашистому телу и что-то промурлыкала.

— Что?

— Наклонись, говорю! — И прошептала в самое ухо: — Павианище ты мой любимый!

— Ну ладно, ладно… Люди кругом.

— А что мне люди?

И с вызовом оглядела низкорослого метрдотеля, в ту самую секунду мелко выбежавшего навстречу из полумрака ресторанного зала.

— Добрый вечер! — воскликнул метрдотель. — Пожалуйста!

Из-за того, что он говорил с сильным акцентом, получилось: «Дъёобры фетче! Пизалусьтя!»

Ева хихикнула.

— Да чего ты… — прогудел Мурик. — Иностранец, понятное дело.

— Ой, прикольно. Тут что же, всего один столик?

— Как видишь, — ответил он, озираясь. — Один, да.

— Хай класс, — сказала она и добавила с удовлетворением: — Уж это точно влетит в копеечку…

Мурик неопределенно хмыкнул.

Во влажной темноте зала могло показаться, что дальней стены попросту нет, а пространство обрывается в текучее шевеление негромко шумящей реки, — там густились мокрые заросли, журчала вода, что-то незримо плескалось и хлюпало у корней.

— Бр-р-р-р! — Ева передернула плечами. — Ну, узкопленочные наворотили джунглей… Змей-то нет?

— Как же, как же! — всполошился метр. — Как же нет! Пожалуйста! Вареная змея хунцу, жареная змея хунцыг. Хунцани-хунган — змея, глотающая теленка. Пожалуйста! Все в меню! Прошу вас.

Между тем на маленькой эстраде появились музыканты. Один держал в руках плоскую коробку с тремя короткими грифами, на которых поблескивали струны, другой прижимал к губам нечто духовое: несколько разносортных гнутых трубок, расходящихся от одного мундштука. Третий был обвешан мелкими барабанами, в совокупности похожими на виноградную гроздь.

— Хуйцу-хуйган… — пробормотал Мурик, раскрыв меню и время от времени недоверчиво озирая щупленького официанта, как будто прикидывая, какой подлянки ждать. — Черт-те чем кормят, сволочи. Нужно было в «Бочку» ехать… Водка есть?

Официант закивал, залопотал, радостно улыбаясь. У этого с русским и вовсе дело было швах.

— М-да… — Мурик зачем-то вынул из керамической вазочки хризантему, понюхал и брезгливо вернул на место.

— Ой, а мне нравится! — сказала Ева. — Смотри! Red sun — триста, blue sun — триста пятьдесят!

— Это что? — спросил Мурик, тяжело всматриваясь в непонятные слова.

— Я же говорю — ты папуас. Нельзя быть таким папуасом! Red sun — красное солнце, blue sun — синее.

— Тихо, тихо… А цены-то у них в зеленых?

— Спрашиваешь!!! — ликующе воскликнула Ева. — Это тебе не «Бочка»! Сюда с полтинником не суйся!

— А это что, солнца-то эти? — недоумевал Мурик. — Блины, что ли?..

Ева фыркнула.

— Блины! Деревенщина! Наверняка не блины, а что-то экзотическое. Помнишь, в тайском ресторане? Луч с вершины горы — помнишь? Такая огромная тарелка с этим, как его… Ой, а вот еще last sea look! Поэзия!

— А это что? Пы…кор… — водил Мурик пальцем. — Двести сорок. Ни фига себе! Что за пыкор? Это не по-английски, — уверенно сказал он (Ева пожала плечами, нехотя соглашаясь). — Хоть бы картинки нарисовали. Лу…ко…кук. Какой-то лукокук. Двести двадцать. С луком, что ли?.. Му… мо-он, — выговорил Мурик. — Ё-мое! Полторы косых этот мумоон. Да они озверели! Это из чего мумоон-то этот?

— Где? Да не мумоон никакой. My moon! Опечатка. Должно быть отдельно — my moon. Моя луна, короче. Ой, как мне нравится! You are my mo-o-o-on!.. — напела она и восхищенно подтвердила: — Полторы косых! С ума сойти! Ой, Мурочка, можно, я буду эту луну? Ну, пожалуйста!