Андрей Волос - Хазарат

Было как-то раз Артему искушение — там, в прошлой жизни, в 1-й Градской, на исходе дежурства.

Ночка выдалась непростая. Пациент шел густо, косяком. Под утро маленько стихло.

Присел в дежурке хлебнуть чаю. Тут заявился Касьян, вечный больничный житель. Обычно в приемник он являлся часам к девяти вечера (впрочем, зимой мог и раньше завалиться, а по летней поре вообще не прийти), проводил ночь то подремывая, то окормляя интересующихся рассуждениями о духовном и загадочном, утром же покидал сие утлое пристанище. Артем иногда думал — может, и в самом деле уходит в астрал, чтобы попусту днем не маячить?

В этот раз все вышло на удивление честь по чести и чин чинарем: и бутылка у него, и закуска.

Артем не отказался, махнул сотку для бодрости — ее и впрямь уже не хватало. А Касьян, добавив на старые дрожжи, завел о чудесах, о схождении Благодатного огня, о вере, способной двигать камни, поднимать из гробов…

Но скоро разговор нарушили — нужно было доставить больного в травму.

Это оказалась молодая женщина. Наверное, чуть старше его годами — лет тридцати.

Она сидела на каталке, и когда Артем попросил лечь, поскольку сидя не возят, пошутила, что, мол, чего еще от вас, мужчин, ждать, всем вам одного надо — только бы уложить беззащитную женщину.

Но как-то мило это у нее получилось: не похабно, а весело.

И пока ехали в нужный корпус, Нина (так ее звали) жаловалась, что попала сюда совершенно на ровном месте — запнулась в кухне о трехколесный велосипед, который сынишка зачем-то туда притаранил, и ударилась головой о шкаф. Поначалу и впрямь дурно стало, а теперь все прошло, только шишка осталась — и зачем ее мама привезла, вообще непонятно. Ну полежала бы часок, и вся недолга.

Артем отвечал в том духе, что, дескать, береженого бог бережет, и лучше перебдеть, чем недобдеть, особенно когда дело касается головы.

В общем, оба они не весьма изящно пошучивали, но ведь это бывает: совсем незнакомым людям трудно друг с другом, а тут взяли тон, который оказался помощником, вот и держались его. Тем более что знакомство все равно не обещало быть долгим.

Короче говоря, Артем довез ее, передал дежурному врачу. Неспешно вернулся, растолкал Касьяна и выставил из дежурки: божественное божественным, а дух от скитальца шел все же будь здоров — совершенно антисанитарный. Касьян удалился, ворча, да спросонья забыл свой сосуд, Артем окликнул — вернулся. Они еще по чутку махнули. В конце концов знаток духовного ушел, и тут как раз опять позвонили из травмы и снова, как оказалось, по его душу: он в ту ночь подрядился дежурить за трупачей по привычной схеме: «руп — труп». Или «рупь — трупь», кому как больше нравится.

Чертыхнувшись, снова взял каталку и поехал.

— Забирай, — сказала хмурая дежурная медсестра.

И кивнула туда, где лежало тело.

Господи Исусе, спаси и помилуй!..

Это была она, Нина! — та самая молодая женщина, которую он привез часа два назад.

— Это что ж это?

Но сестра уже смылась, Нина молчала, и ответить ему было совершенно некому.

Он стоял, тупо глядя в знакомое лицо. Оно не переменилось: даже румянец на щеках остался и легкая улыбка на губах. А то, что глаза закрыты, так и живые люди не всегда таращатся.

Два с половиной часа назад он ее вез, и она была разговорчивой и веселой. А теперь не могла ни шутить, ни смеяться, ни любить, ни ласкать сына.

То есть — теперь ее не было на этом свете.

Но ведь только что!.. Совсем недавно!.. Ведь она думала! Могла охватить мыслью весь мир! Всю вселенную!

А сейчас нет вовсе!..

Почему? И зачем? И как это понять?

И может ли вообще такое быть?

И вот тут-то, в ту самую секунду, и случилось.

Понял вдруг — ясно понял, до содрогания, до холода, окатившего грудь, — что все это совершенно неправильно, все это нужно немедленно исправить — пока не поздно!

И что он может это сделать! — сейчас осенит ее крестом и скажет:

— Встань и иди!

И она вздрогнет, шевельнется, заморгает недоуменно… спустит ноги с каталки… встанет — и пойдет! Пойдет неуверенно, еще не веря своему воскрешению… недоверчиво улыбаясь и трогая себя за плечи… снова живая!

Секунда! Нет, меньше секунды!..

Потряс головой, трезвея.

Перевел дух.

И повез в четырнадцатый корпус — как, собственно, и положено…

С тех пор время от времени ему снился сон, повторявший тот случай: он стоит над покойницей, и рука уже воздымается, уже тянется, чтобы осенить ее жестом неослушной воли.

Просыпался с колотящимся сердцем, с холодком в груди.

Слаживаясь, батальон осуществлял учебные выходы — в соседние кишлаки по левому берегу Кумарки. Кишлаков было четыре, все нежилые. Правда, это уже потом становилось ясно, что они именно нежилые, заранее информацию командование до личного состава не доводило.

В первый раз ему было очень страшно.

Догромыхивало далеко впереди: где-то за водоразделом десантно-штурмовая бригада долбила базу мятежников — укрепленный душманами кишлак.

Перед батальоном стояла другая задача: когда бой войдет в заключительную фазу и бригада начнет преследование отступающего противника, по ее стопам занять и повторно прочесать освобожденный населенный пункт.

Артем услышал гул, задрал голову…

— Оба-на! — сдавленно сказал Матросов.

Мрак еще теснил горы, но их рой в вышине уже был залит светом и опасно сверкал. Яркие бронзово-зеленые жуки. И гром, гром!..

Понятно, что свои, — а все равно сердце захолонуло.

Эскадрилья… да нет же: армада! Армада вертолетов!..

Летели вперемешку, гурьбой, как попало — десятки «восьмерок» Ми-8 и штурмовых «крокодилов» Ми-24.

— Шестьдесят два! — ликующе крикнул Матросов, когда гремучая туча ушла за хребет. — Во сила!..

До полудня торчали на исходных. В полукилометре справа, на склоне холма у дороги, стояла артиллерийская батарея. Звуки ее пальбы надолго отставали от подпрыгивания гаубиц и суеты расчетов. Сделав десяток залпов, батарея замолкала. Затем опять начинала работу… Цель лежала за гребнем, и куда летят снаряды и что они там делают, отсюда не видно.

Солнце стояло почти в зените, когда поступила команда на выдвижение.

Блокировали кишлак: БТРы встали кругом, упулившись на кибитки холодными и внимательными глазами пулеметных и пушечных жерл. Следуя логике поставленной задачи, рота — группа за группой — втягивалась в узкие улочки между высоких глиняных стен. Точнее, в то, что от них осталось.

Сто двадцать первая десантно-штурмовая бригада оставила по себе такие следы, как будто сама земля пыталась вжаться как можно глубже и спрятать голову, отчего все на ней полопалось и развалилось.