Далия Софер - Сентябри Шираза

— Говорят, в последний час на тебя нисходит покой. Но покоя нет, нет…

С этими словами он умирает. Афшин в слезах уходит из комнаты, Исаак остается один, смотрит на отца — вся его поза говорит, что он не приемлет смерть — руки повернуты ладонями вверх, пальцы скрючены, брови нахмурены. До чего же похож отец, думает Исаак, на некачественный алмаз — твердый, но с плохой «спайностью». Такие легко раскалываются.

Хакима Амина, этого несчастного человека, расточившего все, что успели скопить его дед, торговец шелком, и прадед, раввин из Мешхеда, хоронят в последний день августа в Тегеране на еврейском кладбище, рядом с его отцом. Кроме раввина, отца хоронят только Исаак с матерью и Фарназ. Исаак смотрит, как отца опускают в землю, как на него горсть за горстью падает земля, пока он не скрывается с глаз.

Отец — последний из Аминов, кто покоится здесь.

Они получают письмо от некоего Жака Аманда, на конверте — парижский штемпель:

Привет!

Спешу сообщить, что у меня все в порядке. Хаджи Голям передает привет; он извиняется, что не дал знать о себе раньше. Дети выросли и обосновались на новом месте. Ну а я поселился в Париже на Монмартре, у меня квартирка с видом на Сакре-Кёр. Небольшая, но уютная. Надеюсь, еще увидимся.

Фарназ дважды перечитывает письмо, затем бежит в спальню — там Исаак складывает камни в мешочек.

— Исаак! Письмо от Джавада. Он в Париже! У него квартира на Монмартре.

— Вот чертяка! — смеется Исаак. — Небось поселился поближе к кабаре. Ну дает! — Его лицо проясняется, глаза озорно блестят. — Теперь наш черед, Фарназ-джан! Наш черед.

— Да, наш. — Люди выстраиваются в очередь, чтобы пересечь границу и рассеяться по карте мира, как пыль. — Но если мы уедем, не позаботившись о нашем достоянии, кто в Женеве, Париже, да хоть и в Тимбукту поверит, что мы занимали высокое положение в обществе? — Об этом же когда-то говорила и Шахла; как знать, может, она и была права. Фарназ задумывается: даже если они пересекут границу, как сложится их жизнь там?

— Мостафа принесет остальные деньги сегодня, — говорит Исаак.

— Хорошо бы. Этот выжига получает дом, можно сказать, даром!

— Радуйся, что нам вообще удалось продать его в такой короткий срок.

— Да, я рада. Но дом стоит раз в пять дороже той цены, на которую ты согласился.

Исаак швыряет мешочек на кровать.

— Согласился, говоришь? А у меня был выбор? Фарназ, мы уезжаем. Как ты не понимаешь? Уезжаем через две недели. Благодари Бога, что нам вообще удалось найти покупателя. Контрабандисты названивают каждый день — требуют деньги. А я отвечаю: подождите, вот-вот будут!

— Ну и отлично! И не кричи на меня.

— Как мне не кричать? — Исаак идет в ванную, ополаскивает лицо. — Как не кричать, если у меня больше нет сил! — Он склоняется над раковиной, смотрит на свое отражение в зеркале. — Я больше не могу, — говорит он уже спокойнее. — Если бы не ты и дети, я бы не уехал, доживал остаток дней с матерью.

— Какой еще остаток дней? Что на тебя нашло? Тебе нет и шестидесяти!

— Будет. Через пару лет будет.

— Тебе еще жить и жить, так что кончай эти стариковские разговоры. — Она садится на кровать, развязывает мешочек, высыпает камни — голубое шелковое покрывало оттеняет их блеск. Пробегает по ним рукой — их твердые, не отшлифованные края колются. — Ты что, думаешь, мне хочется ехать?

— Ну вот, теперь ты уже не хочешь ехать. Ведь сама настаивала, вспомни. О чем ты говоришь?

— О том же, что и ты. Что я не хочу ехать, но еду, потому что выбора нет. Вот только я почему-то не имею права сказать об этом. Почему? Получается, что я неблагодарная — вот почему. Но я тоже устала и, как и ты, многого лишилась. — Она сдвигает камни в сторону, ложится. От жары не спасают даже включенные на полную мощность кондиционеры. Она смотрит на Исаака — он стоит над раковиной. И понимает: теперь не муж будет утешать ее, а она его, потому что — и этого отрицать нельзя — он сидел в тюрьме, ему не раз грозила смерть, он видел и слышал, как рядом умирают люди. Ее страдания несравнимы с его, и ей, если она хочет остаться с ним, придется их скрывать, потому что такой груз никакая близость не выдержит. Она слышит, как он плачет — так же, как плакал в тот день, когда узнал о казни Куроша. Она лежит и слушает, но не пытается его успокоить.

Она выходит на улицу; когда она вернется, дом уже не будет принадлежать им. Долго кружит на машине по городу, руки на руле дрожат, солнце бьет в лобовое стекло, ослепляет. Она понимает: все когда-нибудь да кончается, но, избавляясь от вещей, подписывая договор о продаже дома, они будто сами готовят себе конец, выбирают гроб, своей волей ложатся в него и заколачивают крышку изнутри.

Она останавливает машину: осталось еще одно дело — вернуть миниатюру шестнадцатого века другу Джавада. Ей предстоит провести какое-то время среди старинных вещей, и это утешает ее, она надеется, если Шахрийар Бехешти окажется свободен, выпить с ним чашечку-другую чаю. Но, подойдя к магазину, она видит, что тот пуст и двери его заперты. Проверяя свою память, она идет по улице — туда-сюда: уж не перепутала ли она адрес.

— Вы Бехешти ищете? — окликает ее продавец ковров — он курит в дверях лавки.

— Да. Он закрыл магазин?

— Вернее, его закрыли, — продавец подходит к ней. И уже тише продолжает: — Ханом, за ним пришли. Забрали у бедняги все, вплоть до последней старинной вещицы. А когда он попробовал возразить, завязали ему глаза, посадили в фургон и увезли.

Фарназ заглядывает в окна. Внутри остались лишь пыльные полки, стаканчик с мутным чаем да облепленный муравьями недоеденный бутерброд на прилавке — последний обед Шахрийара Бехешти.

— По-видимому, его забрали недавно.

— Да, на прошлой неделе.

Она благодарит продавца и уходит, унося миниатюру под мышкой. Она решает увезти ее с собой. Как знать, вдруг антиквар тоже перейдет границу и окажется в Америке, а там попытается разыскать ее или наткнется в парижском кафе на Джавада. Тогда она вернет ему миниатюру — антиквар обрадуется ей, как потерянному и найденному ребенку: ведь, кроме нее, у него ничего не останется от прошлого.

Исаак сидит за столом в кухне, пьет чай. До восхода еще несколько часов. Этим утром он, как обычно, умылся, оделся, повесил пижаму на спинку кровати, полотенце — на вешалку за дверью ванной, бритву оставил на раковине. Правда, постель Фарназ все-таки решила заправить.

— Вот уж это ни к чему, — сказал он.

— Может, ты и прав, — сказала она, взбивая подушки и подтыкая одеяло. — Дело привычки.

Он еще раз проверяет список: паспорт, деньги, аспирин, бинты, медицинский спирт, марля, мешочек с камнями, алмаз. Об одежде позаботится Фарназ: сменное белье, брюки и свитер каждому. Часть украшений — тех, что не удалось продать, — спрячет под одежду Фарназ, остальные — Ширин.