Мирко Благович - Futurum comminutivae, или Сокрушающие грядущее (СИ)

Сжав кулаки, я сгрёб себя в охапку. Попытался отвлечься. Огляделся. Три соседние кровати тоже были заняты. На одной из них лежал средних лет парень. Просто жутко отёкший. Руки, ноги, торс, лицо – всё размером с подушку. Закинув ногу на ногу, он возлежал на койке и равнодушно взирал на мою истерику и Ленкины слёзы. Он то болтал согнутой в колене ногой, то ковырялся пальцем в ухе, то недовольно крутил носом и к чему-то прислушивался, то приглаживал волосы и непонятно чему улыбался. Складывалось ощущение, что он чувствовал себя не запертым в вонючей палате неизлечимо больным человеком, а счастливым отдыхающим, который валяется на золотистом солнечном пляже какого-нибудь зажиточного курортного городка. Он излучал удивительную умиротворённость.

Рядом с ним, на соседней койке, жался старичок лет семидесяти. Щупленький, усохший, чёрный. Ножки-ручки – тоненькие прутики. Пижама на нём висела, как на тремпеле. Уже после я узнал, что этот «старичок» – сорокапятилетний мужчина, некогда крепкий, пышущий здоровьем и шестипудовым весом инженер металлургического завода. Сейчас же болезнь оставила в нём килограмм сорок. Сжав плечи и понуро опустив голову, он неподвижно ютился на краешке своего матраса. Жалкий его вид дополняла не по размеру огромная, криво нахлобученная на уши пёстрая бейсболка, от которой он выглядел ещё более тоскливо, покинуто и печально. О чём думали эти несчастные, без вины виноватые и приговорённые Системой к казни? О чём думал в последние минуты кум? Это всё жутко…

***

Им пришлось смириться… Ожидая развязки, о чём они думали, о чём мечтали? О разноцветной радуге в бескрайней синеве? О свежем утреннем бризе, ласково треплющем прозрачную морскую волну? О нежных объятиях родных и близких? О звонкой небесной дали? О мудрой тишине? О жизненных планах, которым уже никогда не суждено свершиться? Может быть, они вспоминали друзей, подружек, своих детишек? Отца, мамочку? Совсем недавно они были полны сил, здоровья, энергии. Собирались в отпуск, смеялись, шутили, радовались жизни. Мечтали рожать детишек и носить любимых женщин на руках. И вот, спустя жалкие несколько месяцев, они оказались здесь. Затухают в вонючих, пропитанных клейким гноем простынях. Без шансов на жизнь. Без шансов на спасение. Без шансов вообще на что-либо. Система дала им два-три дня. Попрощаться и тихо, покорно уйти…

***

Я ещё раз погладил кумушкина по руке, обнял его, заботливо поправил ему под головой подушку и тяжело поднялся со стула. Нужно было отвезти Ленку домой. Ей нужно поспать. Хотя бы несколько часов. Как оказалось, почти сутки она дежурит в этом кошмаре. Полчаса назад ей на смену выехал Иван Денисович, отец кума. Следом будет моя очередь. Часов через восемь – десять подъеду, подменю Денисыча.

Ленка тут же заупиралась. Заупрямилась.

– Виталик, пойми, мне нельзя уезжать, – доказывала она спокойно и терпеливо. – Не могу я уехать. Не могу, и всё тут!

Уж как я её убеждал:

– Ленусик, солнышко, тебе нужно хотя бы чуть-чуть поспать. Хотя бы немножко. Чу-у-уточку! Несколько часиков! Ты же едва на ногах держишься. О себе хоть подумай!

– Я не могу Витальку бросить. Он без меня, знаешь…

Придав голосу побольше уверенности, я твёрдо заверил:

– Кумушкин у нас умничка. Он в наше отсутствие – никуда…

Но Ленка протестующе замотала головой:

– Толик договорился с врачами, чтобы Виталика инъецировали непрерывно, круглые сутки. Чтобы не дать ему из комы выйти. Я должна быть с ним рядышком… до конца…

На мой немой вопрос она тут же пояснила:

– Виталька больше двух суток не продержится. Врачи сказали, двое суток – максимум. Предупредили, если он выйдет из комы, всё равно в полусознательном состоянии будет мучиться от боли. Потому Толик и договорился за периодические инъекции, шесть уколов в сутки, каждые четыре часа. Короче! – дёрнула она плечиками. – Я не могу Витальку бросить. Я остаюсь. И точка. Всё! Я ему обещала…

– Что обещала? – тихо поднял я глаза.

– Перед комой мне удалось с ним немножечко поговорить. Всего пару минут. Он был совсем уже без сил. Еле-еле, по слогам… говорил…

– И что?

– Он много бредил… что-то бормотал, всё больше несвязное, непонятное, обрывки слов… даже какие-то буквы… Но кое-что мне удалось разобрать. Под конец он осилил несколько чётких фраз…

– Фраз? – тупо переспросил я.

– Да, несколько фраз. Я их всю жизнь помнить буду… дословно… и ты помни. Он наощуп нашёл мою руку, сжал её и тихо прошептал: «Любименькая… отцу, мамочке передай, сильно их люблю. Николаичу, Олюшке, Славуне, тёте Инне… Крестников – Михася, Ольку-малую поцелуй. Обещай! Толяну, братишке, дяде Паше, Серёге с работы… тоже передай. Ты им всем скажи… обязательно… Будем жить!»

Ленка всхлипнула и зябко затрепетала.

– Вот, Николаич, считай, тебе я передала…

И горько заплакала.

–…да, и ещё вот…, – глотая слёзы, добавила Ленка.

Она запнулась, на секунду притихла, будто что-то забыла. Затем продолжила:

– …он приоткрыл глаза… последний раз приоткрыл, и тихо прошептал: «Ленка, любимая, попросить хочу тебя… последний раз. Буду умирать – держи меня за руку. Крепко держи! И не отпускай. Мне очень страшно»…

***

В коридоре послышались мягкие шаги. Дверь приоткрылась и в палату тихо зашёл Денисыч. Мы вяло поздоровались, перекинулись парой пустых фраз. Погода, дела на работе, пробки на дорогах, то да сё. Старик держался молодцом.

Я обратился к нему:

– Денисыч, родной, я Ленку отвезу домой, пускай немного поспит. Я тоже немного вздремну, а потом, к утру поближе, вас сменить подъеду.

– Да ты не торопись, Виталь, вон тут койка свободная есть. Сам управлюсь. Уморюсь, так прилягу. Отдохну.

– Да я всё равно подъеду, Денисыч. Обязательно подъеду! – Я ещё раз крепко пожал руку дедушке.

– Ну, смотри сам…

Попрощавшись с Денисычем, я чуть ли не за шкирку потащил Ленку к выходу из мрачных больничных катакомб. Усадил её в машину. Не прошло и минуты, как она уснула. Отрубилась в одно мгновение. Ещё бы, вторые сутки на ногах. Немного отъехав от клиники и повернув на объездную дорогу, я притормозил у обочины. Решил постоять полчасика. Всё Ленка поспит уютнее, без лишней тряски. А я как раз воздуха немного свежего хватану, с мыслями соберусь.

Заглушив мотор, я вышел из машины. Тихонечко прикрыл дверь. И не разбирая пути, побрёл от обочины в темноту.

Сгущались сумерки. В темнеющем небе стремительно накалялись осенние звёзды. Среди туч проявился холодный ковш Большой Медведицы. Из-под грязных облаков зыркнула равнодушная луна, обвела оком грешную землю, криво усмехнулась, и тут же спряталась за рваную тучу. Надвигалась темнота…

***

Подъехав к дому кумушкина, я помог Ленке выйти из машины и проводил её до двери. Неестественно вытянувшись, она ступала по земле, как робот. Говорю: «Леночка, тут иди прямо». Механически идёт прямо. «Вот она, калитка». Поворачивается к калитке. «Смотри, тут ступенька». Осторожно поднимает ногу, заходит на порог. «Где твои ключи?» Машинально роется в сумочке, ищет и достаёт связку, долго подбирает нужный ключ. Не услышав от меня очередного распоряжения, молча замирает на пороге с окаменевшим лицом и связкой ключей в руке. «Леночка, вот этим открывай, жёлтым, фигурным, я видел, как кумушкин им открывал». Берёт жёлтый фигурный ключ. Открывает. Входит. За нею вхожу и я.