Джон Грин - Уилл Грейсон, Уилл Грейсон

Тайни воодушевленно щелкает пальцами и показывает на Гэри:

– Ты! Ты! Ты! На роль Калеба. Поздравляю.

– Ты хочешь, чтобы я сыграл собственного, хотя и отлитературенного, бывшего? – отвечает Гэри. – Не пойдет.

– Ну, тогда Фил Рейсон! Мне все равно. Решай сам. Боже, да ты лучше их всех поешь.

– Да! – подтверждаю я. – Я тебя выбираю.

– Но тогда мне с девчонкой придется целоваться, – кривится Гэри. – Фу.

Я не припомню, чтобы мой персонаж каких-то девчонок целовал, так что требую объяснения у Тайни.

– Я там переписал кое-что, – по-хозяйски отвечает он, после чего еще немного льстит Гэри, и в итоге тот берет мою роль, и я, честно говоря, согласен. Когда мы идем по проходу к выходу, намереваясь посетить столовую, Гэри поворачивается ко мне, склоняет голову набок, смотрит, сощурившись.

– Каково это – быть Уиллом Грейсоном? Я должен понять, каково это изнутри. – Он смеется, но в то же время вроде как ждет ответа. Я всегда считал, что быть Уиллом Грейсоном – это то же самое, что быть мной, но, очевидно, нет. Другой Уилл Грейсон тоже Уилл Грейсон, а теперь им становится еще и Гэри.

– Я просто стараюсь помалкивать и ни из-за кого не париться, – отвечаю я.

– Какие вдохновляющие слова, – говорит Гэри с улыбкой. – Я возьму за основу характеристики валунов с берега озера: молчаливые, апатичные и – с учетом того, что они совсем не двигаются, – на удивление рельефные.

Все хохочут, за исключением Тайни, который набирает эсэмэску. Когда мы выходим в коридор, я замечаю у стэнда с трофеями Уайлдкитов Итэна с рюкзаком на спине и подхожу к нему.

– Ты сегодня неплохо выступил.

– Надеюсь, я не слишком классно выгляжу, чтобы тебя сыграть, – с улыбкой говорит он. Я улыбаюсь в ответ, хотя он на вид какой-то серьезный. – Ну что, увидимся в пятницу у Клинта? – добавляет Итэн.

– Ага, возможно, – киваю я.

Он поправляет лямку рюкзака, тоже кивает и уходит.

У меня за спиной раздается страдальческий голос Тайни:

– Кто-нибудь, скажите мне, что все будет хорошо!

– Все будет хорошо, – обещает Джейн. – Средненьких актеров преобразит отличный сценарий.

Тайни глубоко вдыхает, потом трясет головой, избавляясь от какой-то мысли, и говорит:

– Ты права, вместе они будут круче, чем сумма их частей. На прослушивание для моей пьесы пришло пятьдесят пять человек! И прическа у меня сегодня отличная! И четверку по английскому получил! – У него пищит телефон. – И только что пришла эсэмэска от моего нового любимого Уилла Грейсона. Джейн, ты совершенно права: все складывается в пользу Тайни.

это начинается, когда я возвращаюсь домой из чикаго. у меня в телефоне уже двадцать семь эсэмэсок от тайни. а у него – двадцать семь эсэмэсок от меня. почти всю поездку я был занят этим. а остальное время думал о том, что буду делать, как только окажусь дома. несуществование айзека – громадная тяжесть, и поэтому мне надо избавиться от прочего груза, чтобы меня не вдавило в землю. мне уже плевать. хотя я и раньше не считал, что мне не плевать. но то было на любительском уровне. а теперь полная свобода, на все плевать, и ничто меня не остановит.

мама ждет меня на кухне, попивая чай и листая тупой глянцевый журнальчик, в котором богатые знаменитости выставляют напоказ свои домищи. когда я вхожу, она поднимает взгляд.

мама: как чикаго?

я: слушай, мам, я – гей, и будет лучше, если ты сейчас отпсихуешься и все, потому что нам, конечно, еще долго жить с этим, но чем быстрее ты покончишь со страданиями на эту тему, тем лучше.

мама: со страданиями?

я: ну да, помолишься о спасении моей души, проклянешь за то, что у тебя не будет внуков, а у меня – женушки, расскажешь, как ты разочарована.

мама: ты правда от меня этого ждешь?

я: ну, ты имеешь на это право, наверное. но если хочешь этот шаг пропустить, я не против.

мама: хочу пропустить.

я: серьезно?

мама: серьезно.

я: вау. то есть круто.

мама: но на секунду-другую удивиться можно?

я: конечно. я понимаю, что ты не такого ответа ждала, когда спрашивала, как чикаго.

мама: да, не такого, это точно.

я смотрю ей в лицо, желая понять, не сдерживает ли она свою реакцию, но кажется, что нет. а это довольно-таки поразительно, с учетом всех обстоятельств.

я: что, скажешь, что все время это знала?

мама: нет. но не могла понять, кто такой айзек.

о, черт.

я: айзек? ты что, тоже за мной шпионила?

мама: нет. просто…

я: что?

мама: ты во сне это имя произносил. я не подслушивала, но было слышно.

я: ого.

мама: не злись.

я: разве я могу злиться?

понимаю, что это глупый вопрос. практика показала, что я могу психануть почти из-за чего угодно. однажды я подскочил посреди ночи с уверенностью, что пока спал, мама установила на потолке детектор дыма. я ворвался в ее спальню и начал орать, как она могла вот так просто что-то в моей комнате устанавливать, не предупредив меня, а она проснулась и спокойно ответила, что детектор дыма – в коридоре, я же все равно вытащил ее из постели, чтобы показать его, и, разумеется, у меня в комнате на потолке ничего не оказалось – мне просто приснилось. а она на меня не накричала, ничего подобного. просто сказала идти спать. следующий день у нее совершенно дерьмовый вышел из-за того, что я ее разбудил посреди ночи, но мама меня ни разу этим не укорила.

мама: ты в чикаго с айзеком виделся?

как ей это объяснить? если рассказать, что я поехал в город, где мне назначил встречу в порномагазине парень, которого, как в итоге оказалось, не существует, то в ближайшие недели ее покерные заработки уйдут на доктора киблера. но если мама присмотрится, она ложь мою раскусит. сейчас мне врать не хочется. так что я просто немного искривляю правду.

я: да, мы встречались. правда, у него ник тайни. я его так теперь называю, хотя на самом деле он громадный. он, в общем-то, очень хороший.

мы вступили на совершенно неизведанную территорию родительско-детских отношений. возможно, даже не только в этом доме, а во всей америке.

я: ты слишком не волнуйся. мы просто сходили в миллениум-парк, поговорили. он с друзьями пришел. я не забеременею.

мама смеется прямо по-настоящему.

мама: ну, это успокаивает.

она встает из-за стола и как-то внезапно меня обнимает. я поначалу даже не знаю, что делать с руками, а потом такой: да дебил, обними ее тоже . я обнимаю и жду, что мама сейчас расплачется, хоть один-то из нас должен прослезиться. но когда она отстраняется, глаза у нее оказываются сухими – ну, может, с легким туманцем, но я видел ее в такие моменты, когда все не так, когда все совершенно хреново, так что я достаточно хорошо ее знаю, чтобы понимать: это не тот случай. сейчас все нормально.

мама: маура несколько раз звонила. голос у нее был печальный.