Денис Драгунский - Каменное сердце (сборник)

– Лучше бы о девочках, честное слово! – И я заказал рыбу.

– Есть надежный признак старости, – ответил финансист. – Вернее, два. Когда мужчины говорят между собою о болезнях и о девочках, причем одновременно.

– О болезнях лучше рассказывать девчонкам, – засмеялся Георгий Иванович.

– Ой ли? Будут ли слушать?

– Если это жрицы Астарты, то есть труженицы продажной любви, – элегантно выразился Георгий Иванович, слегка зардевшись, – то непременно будут. Ибо они, в сущности, продают свое рабочее время. Обязаны слушать. Хоть про футбол, хоть про тот же атеросклероз… – И он смешно изобразил, как старичок жалуется проститутке на здоровье. Получился целый эстрадный номер: мы и не ожидали от него таких талантов. Все искренне засмеялись, включая официанта.

В итоге финансист и Георгий Иванович оба заказали обычные стейки с картофельным пюре.

Официант ушел.

Разговор, однако, пошел именно о девочках и постепенно съехал на две женитьбы, которые последнюю неделю будоражили весь свет. В обоих случаях женихи были значительно старше невест – в одном случае на двадцать три года, в другом на двадцать шесть. Всего-то делов, господи помилуй! Но в обоих случаях весь свет считал, что пожилые самцы возжелали молоденьких самочек – но это, увы, естественно, хотя и не всегда похвально. А вот свежие и упругие самочки, по мнению света, за деньги отдались на поругание дряблым морщинистым самцам – и это ужасно, и аморально, и вообще куда катимся. Хотя, к слову сказать, самому старому из этих дряхлых самцов было всего-то под пятьдесят – то есть меньше, чем любому из нас.

– Печально, – сказал финансист. – Печально, что люди не верят в любовь. В простую, обыкновенную и тем самым невероятно прекрасную любовь. В любовь просто так, ни за что. Не за красоту, не за обаяние таланта или власти и уж тем более не за деньги. Однако такая любовь существует, простодушная, искренняя, бережная, чистая. Да-с, чистая!.. Вам, господа, наверное, странно слышать такое из моих уст – хотя я отнюдь не живоглот какой-нибудь, а обыкновенный предприниматель, которому всего лишь повезло, в том числе и молитвами нашего высокоуважаемого Георгия Ивановича… – Он налил водки, приподнял рюмку и поклонился своему новому другу: – За ваше здоровье, мой драгоценный!

Мы чокнулись, выпили, закусили оставшимися на столе салатами – финансист не велел официанту их убирать, хотя тот и порывался.

– Красиво сказано, – вздохнул Георгий Иванович.

– Главное не красота слов, а заключенная в них правда, – возразил финансист и, поглядев на меня, усмехнулся: – Ждешь доказательств? Хочешь спросить, где это встречается такая чистая и наивная любовь?

– И спрашивать не хочу! – сказал я. – Уверен, что ты сам не раз любил вот именно так: чисто, светло и наивно.

– Э, нет! – воскликнул финансист. – Не обо мне речь. И ни о ком из нас. Не о субъекте речь, а об объекте, умная твоя башка! Ибо каждый из нас считает, что он сам, разумеется, любит романтически и бескорыстно, а вот его любят с расчетом, хищно и подловато. Нет! Я именно о любви к нам. О любви, которую нам если и посчастливится созерцать, то раз или два в жизни. А некоторым – и вовсе ни разу. Вот признайтесь, мой бесценный Георгий Иванович, вас когда-нибудь любили – вот так?

– Не единожды, – улыбнулся тот и снова зарделся.

– Экий же вы хитрец! – покачал головой финансист. – Пробурчали, и не разберешь: «не единожды», то есть многократно, или «ни единожды», то есть ни разу…

– Русский язык частенько нас выручает, – сказал Георгий Иванович, потупившись.

– Ну, пускай, пускай, не стану вас допрашивать, сам знаю, что не было ничего такого ни у вас, ни у меня. Но вот вам одна небольшая история, случившаяся с одним моим приятелем .

В некоторое время, в некотором государстве , а именно в Советском Союзе на излете его истории, то есть в начале восьмидесятых, некий то ли аспирант, то ли младший научный сотрудник, и при этом спортсмен, разрядник по самбо, а также игрец на гитаре и даже сочинитель самодельных студенческих песенок – приехал вместе с друзьями в молодежный пансионат, который располагался… ну, скажем так, в одной из губерний Центральной России. От Москвы верст этак триста к северо-востоку.

Всякий наш ровесник помнит эти пансионаты: двухэтажные спальные корпуса, комнаты на двоих, в комнате раковина, сортир на этаже, душ в подвале. Отдельно стоящий корпус: столовая, кинозал и холл, где устраивались танцы под магнитофон. Вытоптанное футбольное поле, волейбольная площадка.

Была, разумеется, и природа. Озеро, почти сплошь покрытое круглыми глянцевитыми листами кувшинок и оттого более похожее на болото, с покосившимися мостками – к ним ржавой цепью была прикована полузатопленная лодка. За озером – лес. За спальными корпусами – поле, заросшее овсом и викой; через поле шла грунтовая дорога. По ней ходили в деревню, в сельский магазинчик, за водкой. Закуской был узко нарезанный черный хлеб, который грудой лежал в огромной алюминиевой кастрюле у входа в столовую.

Были еще комары. И, конечно, костер каждую ночь, с выпивкой, песнями и тисканьями по кустам.

Что делал мой ученый приятель – я же сказал, что он был, кажется, аспирантом – в этом странном месте? Объясняю: они с друзьями-коллегами приехали на некий учебно-научный семинар, который ради экономии устроили именно в этом, наверное, самом дешевом месте на триста верст вокруг Москвы. Участников семинара было человек двадцать, включая одного профессора и трех доцентов. Остальные отдыхающие, числом около восьмидесяти, были рабочей молодежью из окрестных промышленных городков и поселков. Девушек было заметно больше, чем парней, – отчасти потому, что промышленность в округе была в основном текстильная. Семинар был соединен с последующим отдыхом, то есть моему приятелю вместе с друзьями-коллегами предстояло пробыть там полные советско-пансионатские двадцать четыре дня.

За соседним столом сидели четыре девушки; с двумя из них мой приятель познакомился. Их звали Валя и Лида. Валька и Лидка, или даже Вальк’ и Лидк’ – так они обращались друг к дружке. Они и жили вместе, в одном номере. Почему именно с этими двумя? Как же другие две соседки? Другие две были совсем страхолюдные. А Валька и Лидка – очень даже ничего. Валя была яркая, подкрашенная рыжиной шатенка, с веселыми карими глазами и веснушками на миленьком курносом носу – и вся была бойкая, подвижная, разбитная, с некрасивой, приземистой, но очень резвой фигуркой. Лида была другая – повыше ростом, стройная, пепельно-русая, с удивительно свежим и тонким лицом и, как говорили в старину, с фиалковыми – да, да, с совершенно фиалковыми глазами. Когда она за столом мельком взглядывала на моего приятеля, а особенно когда, встав после обеда, рассеянно улыбалась и говорила «пока!» и быстро шла к выходу, а он сзади глядел на ее тончайшую талию и стройные, но крепкие, чуть-чуть жилистые ноги и на две отросшие дорожки нежных волосков на ее коротко подстриженном затылке и шее – у него возникало нечто вроде желания. Но она исчезала в дверях, и желание исчезало тоже.