Денис Драгунский - Каменное сердце (сборник)

У меня жизнь тоже удивительная, но со знаком минус, если можно так выразиться. Не думайте, я не бомж! Мне уже немало лет, уже было пятьдесят, а я кроме школы нигде не учился и не работал. Спросите: как и почему, как такое можно при советской власти? Ты же при советской власти жил? Отвечаю: можно. Мой отец, а особенно дедушка (они давно умерли) были важными людьми в теневой экономике Грузии. Они были не грузины, а тбилисские крещеные татары. Я тоже крещеный татарин. В Тбилиси у них были подпольные, в смысле незаконные, трикотажные фабрики, а дедушка еще делал ковры-гобелены и еще занимался строительством кооперативных домов. У нас такие дома назывались «товарищеские», это не то что московские кооперативы, там квартиры такие же, как в государственных домах, одна разница, что за свои деньги. А у нас в товарищеских домах были квартиры на целый этаж, десять комнат самое маленькое. Папа и дедушка были очень богатые люди. Когда при коммунистах первый раз пришел Шеварднадзе, и начался у нас настоящий тридцать седьмой год, и всех уважаемых людей сажали – дедушка умер, а папа все-таки сумел пересидеть тихо. У нас был дом почти что в самом центре, особняк три этажа, очень красивый! Когда Шеварднадзе пришел второй раз и стал убивать гамсахурдистов, в Тбилиси была настоящая война, с танками, и наш дом разбомбило совсем. Там сейчас другая новостройка. В реформу папа успел узаконить свои фабрики, стал законным собственником. Потом он умер, и мне умные люди посоветовали, чтоб избежать рэкета, наездов и налоговиков – перевести все, пускай с большой потерей, но в безопасные активы, и уехать в Россию. Я так и сделал. Теперь законно плачу налог с депозитов и сдаю недвижимость в аренду. Хотя я потерял, наверное, половину или даже две трети, что имела наша семья. Но зато ни о чем не беспокоюсь, на Сбербанк бандиты не налетят, надеюсь! Вернемся к молодости. Мне купили все аттестаты и дипломы, и освобождение от армии, и даже членский билет союза художников, чтоб я имел законное право не работать. Так многие наши делали.

Я читал книжки, ходил в музеи, ездил в туристические поездки и вел себя тихо и скромно. Прочитал много книг, немножко выучил английский язык. А сейчас утром гуляю по бульвару, а вечером по Интернету, извините за такую неостроумную шутку. Вот и с вами познакомился в интернете.

С уважением, Тимофей».

Она даже поперхнулась, когда прочитала. Вдруг, всего на две секунды, но очень отчетливо, прямо словами подумала: мне бы такого. Тихий, богатый и пожилой. Неглупый. Чего еще надо? Но потом громко засмеялась сама себе.

«Что такое?» – Вадик вошел в комнату. Он был очень деликатный. Когда она сидела за компом и работала, он не мельтешил вокруг, не стоял над душой и даже не лежал на диване, а сидел в кухне. У нее была однокомнатная квартира. Правда, комната очень большая, с эркером и альковом. Самое начало пятидесятых. Кутузовский проспект. Но все равно: одна комната, и Вадик это прекрасно понимал.

«Это вообще похоже на правду?» – спросила она у Вадика. «Что?» – «Да вот это всё». – Она постучала пальцем по экрану ноутбука. «Дай присесть». – Вадик придвинул стул к ее креслу. Прочитал, вздохнул. «Черт его знает. Непонятно. Хотя отдельные черточки – да, конечно. Вот эти «товарищеские дома» точно были, я был в Тбилиси, видел один такой. Квартиры в десять комнат, да. Там как раз примерно такая публика жила». – «Какая?» – «Так называемые цеховики. Хозяева подпольных фабрик». – «А вообще?» – «А вообще не знаю. Все может быть. Ну, или наоборот, не может быть». – Он обнял ее и поцеловал.

Вадик очень хорошо умел целоваться, просто как никто на свете, ей это особенно нравилось. А в этот раз вдруг странно стало. Вдруг показалось, что она на самом деле мужчина. Пауль Шуман, то есть Павел, которому пишет письма этот странный Тимофей. И тут её – или уже его? – жарко и искусно целует Вадик. Как будто бы она пассивный педераст. Фу. Бред какой. Она покрутила головой, поерзала затылком по подушке, вытряхивая из себя это поганое наваждение, но Вадик только сильнее застонал-запыхтел, подумав, наверное, что это она от сладости так вертится и жмурится, ну и ладно, ну и хорошо, тем более что этот бред тут же испарился, и все было замечательно, как всегда.

Но потом она посмотрела в потолок и спросила: «А этот Тимофей – это, случайно, не ты?» – «А? – спросил Вадик. – Кто?» – «Ну этот, мой корреспондент на Фотосайте». – «В смысле?» – «В смысле – не ты ли меня разыгрываешь этими письмами?». – «Бог с тобой», – сказал Вадик. «Поклянись!» – вдруг сказала она. «Сказано ведь: не клянись!» – засмеялся он. «Кем сказано?» – не поняла она. «Третья заповедь, – сказал Вадик. – Плюс еще в Евангелии. Да – да, нет – нет, прочее же от лукавого». – «Бог ты мой, как всё серьезно! – Она повернулась на бок, к нему, обняла его, прижалась к нему по всей длине, от губ до кончиков пальцев на ногах, и сказала: – Нет, поклянись. А то уйдешь». – «Глупенькая моя, – обнял ее Вадик в ответ. – Я же тебя люблю. Клянусь, клянусь, чем хочешь клянусь…» – «Ничем особенным не хочу. Просто дай честное слово». – «Честное слово».

Поэтому она, немножечко стыдясь двух своих кратких душевных слабостей – а именно желания выйти замуж за наследника тбилисских цеховиков и недоверия к любимому Вадику – она написала:

«Уважаемый Тимофей,

спасибо Вам за письмо. Хочу ответить на него, но сейчас очень много работы. Видите, что происходит с курсами валют. Я подумаю, соберусь с мыслями и отвечу через несколько дней.

Спасибо еще раз. Всего доброго,

Павел».

«Здравствуйте, уважаемый Павел!

Вот я вам опять пишу письмо про новое фото, которое вы выставили на своей страничке на сайте, оно меня немножко разволновало. Но не потому, что там что-то такое особенное снято. Мне интересно и одновременно за вас грустно стало – почему такие мрачные фоты два подряд – про первое я уже написал (вы, кстати, получили ли мое письмо? Вы не обиделись?). Особенно этот снимок статуи молодого моряка, все кругом такое черное, и только на словах контраст со словом «Белое» в смысле море.

Я почему разволновался? Я подумал раньше, что вы человек спокойный, с ровной и гармоничной душевной жизнью, которая так удачно отражается в ваших фотах и совпадает с рассказом о себе, который вы написали.

Но вот это черное мрачное фото все впечатление изменило. И я подумал, или вы скрывали, что у вас бывают такие черные моменты. Или у вас что-то произошло, что вы сняли черного каменного человека. Не живого, а именно каменного. То есть как будто мертвого. И это так случайно совпало с моими чувствами.

В прошлом письме я написал, какая у меня странная была и сейчас идет жизнь, свободная от всех забот обычного человека: дом, еда, одежда. То есть жизнь легкая, веселая и, на взгляд снаружи, счастливая, потому что беззаботная и даже богатая. Но у меня в глубине души есть тяжелые вещи. Поэтому я так отзываюсь на эту вашу тяжелую фоту с черным каменным моряком. И на фоту с листочком, который замерз на льду.