Эмма Донохью - Чудо

Делает вид, будто не ест, поправила себя Либ, раздосадованная тем, что хоть на миг поверила этой лжи. Однако следовало признать, что во время дежурства Либ девочка не брала в рот ни крошки. Даже если в ночь понедельника монахиня заснула и Анна успела что-то перехватить, сейчас день среды, третьи сутки для Анны без пищи.

У Либ застучало в висках, ибо ее осенило: если строгий надзор не дает Анне доставать еду прежними методами, то девочка начнет по-настоящему страдать. Может ли надзор оказать обратное действие и превратить ложь О’Доннеллов в правду?

Из кухни то и дело доносились глухие удары и всплески – прислуга сбивала масло на старинной маслобойке. При этом она что-то бормотала себе под нос.

– Это гимн? – спросила Либ у девочки.

Анна покачала головой:

– Китти надо заговорить масло, чтобы получилось. – И она напела песенку:

Что происходит в голове у девочки, когда она думает о масле и торте, размышляла Либ.

Уставившись на голубую жилку на тыльной стороне ладони Анны, она вспомнила о странной теории реабсорбции крови, упомянутой Макбрэрти.

– Думаю, у тебя еще нет менструаций? – тихо спросила Либ.

У Анны был непонимающий вид.

Как это называют ирландки?

– Месячных? У тебя были кровотечения?

– Несколько раз, – ответила Анна с прояснившимся лицом.

– Правда? – Либ была поражена.

– У меня во рту.

– О-о…

Неужели девочка одиннадцати лет может быть настолько наивной, что не знает о превращении в женщину?

Анна с готовностью засунула палец в рот, а когда вынула, кончик его был красным.

Либ корила себя за то, что внимательно не осмотрела десны девочки в первый же день.

– На минутку открой рот пошире. – Да, десны были рыхлыми, местами розовато-лиловыми. Она ухватилась за резец и подергала – немного качается? – Вот тебе еще одна загадка, – сказала Либ, чтобы разрядить обстановку.

– Зубы! – невнятно вскрикнула Анна.

– Правильно. – Либ вытерла руку о фартук.

Она сразу поняла, что должна предупредить девочку, даже если это не входит в ее обязанности медсестры.

– Анна, мне кажется, ты страдаешь болезнью, характерной для долгих морских путешествий, когда люди плохо питаются.

Девочка слушала, наклонив голову, словно это был какой-то рассказ.

– Я здорова, – ответила она.

Либ скрестила на груди руки:

– На мой просвещенный взгляд, вовсе нет.

Анна только улыбнулась.

На Либ накатил приступ ярости. Вступать в эту ужасную игру девочке, обделенной здоровьем…

Китти внесла поднос с обедом для сиделки, впустив из кухни облако густого дыма.

– Неужели надо всегда топить камин, – спросила Либ, – даже в такой теплый день?

– Дым высушивает солому и сохраняет древесину, – указывая на низкий потолок, ответила горничная. – Если не зажигать очаг, дом скоро рухнет.

Либ не собиралась спорить с ней. Существует ли хоть какая-то сторона жизни, на которую это создание не смотрит сквозь мутную призму предрассудков?

Сегодня обед состоял из трех крошечных рыбешек под названием плотва, которых хозяин выловил в озере. Почти безвкусные, но, по крайней мере, замена овсу. Мелкие рыбьи косточки Либ положила на край тарелки.

Проходили часы. Либ пыталась читать роман, но все время теряла нить повествования. Анна выпила две ложки воды и выделила немного мочи. Пока никаких явных доказательств. На несколько минут зарядил дождь, по маленькому оконцу стекали дождевые капли. Когда прояснилось, Либ захотелось прогуляться, но она опасалась, что в любой момент в переулке могут показаться энергичные просители, жаждущие хоть на миг увидеть Анну.

Девочка вынимала из книг свои священные карточки, нашептывая каждой из них милую чепуху.

– Прости меня, пожалуйста, за подсвечник, – проговорила Либ. – Я такая неловкая, и вообще не стоило вынимать его из шкатулки.

– Я вас прощаю, – ответила Анна.

Либ не могла припомнить, чтобы кто-нибудь говорил ей подобные слова и столь официально.

– Знаю, он тебе нравился. Тебе ведь на первое причастие его подарили, верно?

Девочка достала из ящичка куски подсвечника и погладила трещину в месте соединения двух фарфоровых частей.

– Лучше не слишком привязываться к вещам.

Этот тон самоотречения привел Либ в уныние. Разве дети по своей природе не стараются все ухватить, изведать все жизненные удовольствия? Она припомнила слова молитвы: «…изгнанные чада Евы».

Анна взяла маленький пакетик с волосами и засунула его обратно вовнутрь Девы Марии.

Волосы более темнее, чем у нее. Подруги? Или брата? Да, Анна могла попросить у Пэта локон перед его отплытием в Америку.

– Какие молитвы читают протестанты? – спросила девочка.

Вопрос этот озадачил Либ. Она собралась с духом, чтобы дать банальный ответ по поводу схожести традиций. Но вместо этого неожиданно для себя ответила:

– Я не молюсь. – (Анна широко раскрыла глаза.) – И уже много лет не хожу в церковь, – добавила Либ.

Назвался груздем – полезай в кузов.

– «Больше счастья, чем праздник», – процитировала Анна.

– Прошу прощения?

– Молитва приносит больше счастья, чем праздник.

– Похоже, это мне не помогает. – Собственное признание заставило Либ смутиться. – У меня не было ощущения, что я получаю отклик.

– Бедная миссис Райт, – пробормотала Анна. – Почему вы не хотите назвать свое имя?

– Почему бедная? – спросила Либ.

– Потому что ваша душа должна быть одинокой. Та тишина, которую вы слышали, когда пытались молиться, – знак, что вас слушает Господь.

Лицо ребенка сияло.

Шум у входной двери избавил Либ от продолжения разговора. Мужской голос перекрывал голос Розалин О’Доннелл. Разобрав лишь несколько слов, Либ поняла, что этот английский джентльмен рассержен. Потом входная дверь захлопнулась.

Девочка даже не подняла глаз от книги «Сад души».

Пришла Китти, чтобы проверить, готова ли лампа к ночи.

– Я слыхала от одной женщины, – предостерегла она Либ, – что пары́ ночью загорелись и сожгли семью!

– Наверное, стекло у той лампы было закопченным, – сказала Либ, – так что не забудь почистить это стекло.

– Хорошо. – Китти зевнула, широко открыв рот.

Полчаса спустя рассерженный проситель вернулся.

Минуту спустя он входил в комнату Анны, а следом за ним Розалин О’Доннелл. Огромный выпуклый лоб, обрамленный длинными серебристыми кудрями. Он представился Либ как доктор Стэндиш, главный врач дублинского госпиталя.

– У него с собой записка от доктора Макбрэрти, – помахав листком, сказала Розалин О’Доннелл, – в которой тот просит нас сделать исключение и принять доктора Стэндиша как самого важного посетителя.