Эмма Донохью - Чудо

– Какая в этой комнате вредная вещь?

Анна переводила взгляд со стену на стену, словно ожидая появления домового.

– Единственное, что вредит тебе, – это воздержание от пищи. – Слова Либ падали как камни в тихой комнате. – Твой организм нуждается в пище.

– Не в земной пище, – покачала головой девочка.

– Любой организм…

– Не мой.

– Анна О’Доннелл! Ты слышала, что сказал доктор: частичное голодание.

– У него неверный взгляд, – возразила Анна.

– Нет, это у тебя неверный взгляд. Когда ты видишь кусок бекона, разве ничего не чувствуешь? – спросила Либ.

Маленький лоб наморщился.

– У тебя нет желания положить его в рот и разжевать, как ты делала одиннадцать лет?

– Больше нет, – ответила Анна.

– Ну и что же могло измениться?

Долгая пауза. Потом Анна сказала:

– Как будто это подкова.

– Подкова?

– Как будто бекон – это подкова, или бревно, или камень, – объяснила она. – В камне нет ничего плохого, но ведь не станешь его жевать, верно?

Либ уставилась на нее.

– Ваш ужин, мэм, – объявила Китти, входя с подносом и ставя его на кровать.

Когда в тот вечер Либ толкнула дверь паба, у нее тряслись руки. Во время передачи смены она собиралась перемолвиться парой слов с монахиней, но после встречи с доктором Стэндишем нервы никак не могли успокоиться.

Пьянствующих фермеров на этот раз не было. Либ почти дошла до лестницы, когда в дверях бара возникла фигура.

– Вы не сказали мне, кто вы на самом деле, сестра Райт.

Писака. Либ про себя охнула.

– Вы еще здесь, мистер… Берк, кажется?

– Берн, – поправил он. – Уильям Берн.

Она нарочно неправильно произнесла фамилию, чтобы вызвать у него раздражение.

– Доброй ночи, мистер Берн. – Либ стала подниматься по лестнице.

– Будьте добры оказать мне любезность и задержаться на минуту. От Мэгги Райан я узнал, что именно вы не пустили меня в хижину.

Либ обернулась:

– По-моему, я не сказала ничего, что могло бы ввести вас в заблуждение по поводу моего присутствия здесь. Если вы сделали поспешные выводы…

– Ни по виду, ни по разговору вы не похожи ни на одну из известных мне медсестер, – перебил он ее.

Либ сдержала улыбку:

– Значит, ваш опыт ограничивался только старшим поколением.

– Допустим, – откликнулся Берн. – Так когда я смогу поговорить с вашей подопечной?

– Я всего лишь защищаю Анну О’Доннелл от вторжений внешнего мира, включая, – добавила Либ, – и литературных подёнщиков.

Берн подошел ближе:

– А вы не считаете, что она привлекает внимание этого мира своим поведением фрика, совсем как фиджийская русалка в кинетоскопе? [11] Фиджийская русалка – популярный в XIX в. экспонат, диковинка, представлявшая собой туловище и голову обезьяны, пришитые к задней части туловища крупной рыбы; объект представлялся как мумифицированное тело реального существа – «морской девы». Кинетоскоп – ранняя технология кинематографа для показа движущегося изображения, изобретенная в 1888 г. Томасом Эдисоном; предназначался для индивидуального просмотра через окуляр.

От этого сравнения Либ передернуло.

– Она всего-навсего маленькая девочка.

От пламени свечи в руке Уильяма Берна его волосы засияли медным блеском.

– Предупреждаю вас, мэм: я разобью лагерь у нее под окном. Буду скакать по-обезьяньи, прижмусь носом к стеклу и стану корчить рожи, пока ребенок не попросит впустить меня в дом.

– Вы этого не сделаете.

– Каким образом вы предполагаете остановить меня?

Либ вздохнула. Как ей хочется лечь спать.

– Сама отвечу на ваши вопросы, вас это устроит?

– Все вопросы? – Молодой человек скривил рот.

– Разумеется, нет.

– Тогда мой ответ «нет», – ухмыльнулся он.

– Делайте что хотите, – ответила Либ. – Я задерну занавески. – Поднявшись еще на две ступени, она добавила: – Если будете досаждать нам и мешать проведению надзора, то навредите своей репутации и принесете газете сомнительную славу. И без сомнения, навлечете на себя гнев комитета в целом.

– Вы знакомы с вашими нанимателями?! – раздался хохот парня. – Это отнюдь не гневный пантеон богов, вооруженных громами и молниями. Врач-шарлатан, падре, трактирщик и несколько их дружков, вот и весь ваш комитет.

Либ пришла в замешательство. Макбрэрти утверждал, что в комитет входят важные люди.

– Остаюсь при своем мнении, – сказала Либ, – от меня вы узнаете больше, чем от О’Доннеллов, которых намерены изводить.

– Отлично! – Берн смерил ее взглядом светлых глаз.

– Тогда завтра днем?

– Прямо сейчас, сестра Райт. – Он рукой поманил ее вниз.

– Уже почти десять, – запротестовала Либ.

– Мой редактор спустит с меня шкуру, если я не пришлю со следующей почтой что-нибудь стоящее. Ну пожалуйста! – В его голосе было что-то мальчишеское.

Чтобы покончить с этим, Либ спустилась по лестнице и села за стол.

– Что у вас там? – кивнула она на его заляпанную чернилами записную книжку. – Гомер и Платон?

Берн с кривой улыбкой перелистывал свои записи:

– Разнообразные мнения попутчиков, которым сегодня было отказано в приеме. Целитель из Манчестера, намеревающийся вернуть девочке аппетит наложением рук. Какое-то медицинское светило, гораздо более меня разгневанное тем, что его отвергли.

Либ поморщилась. Последнее, что ей хотелось бы обсуждать, – доктор Стэндиш и его рекомендации. Ей пришло в голову, что, если журналист не видел вечером у Райана дублинского врача, значит Стэндиш сразу после осмотра Анны укатил в столицу.

– Одна женщина предложила купать девочку в масле, чтобы какая-то его часть могла проникнуть в организм сквозь поры, – сказал Берн. – А некий мужчина уверял меня, что его кузен из Бостона достиг заметных результатов с магнитами. – (Либ тихо рассмеялась.) – Что ж, вы заставляете меня собирать все по крохам. – Берн снял колпачок с ручки. – Так зачем нужна вся эта таинственность? Что же вы помогаете О’Доннеллам скрыть?

– Напротив, для обнаружения обмана этот надзор проводится со всей возможной тщательностью, – ответила она. – Ничто не должно отвлекать нас от наблюдения за каждым движением девочки, чтобы увериться в том, что она не принимает пищу.

Берн перестал писать и откинулся на спинку скамьи:

– Довольно варварский эксперимент? – (Либ сжала губы.) – Предположим, озорница каким-то образом украдкой получала пищу с самой весны, – продолжал Берн, и в этой деревне фанатиков его реализм воспринимался с облегчением. – Но если ваш надзор столь безупречен, это означает, что Анна О’Доннелл не ест уже три дня.

Либ с трудом сглотнула. Именно этого она начала опасаться, но не хотела признаваться в этом журналисту.

– Не думаю, что он настолько безупречен. Полагаю, что во время дежурства моей сменщицы… – Неужели она действительно собирается безосновательно обвинять свою коллегу? Либ вовремя остановилась. – Надзор проводится на благо Анны, чтобы освободить ее из пут обмана.