Эмма Донохью - Чудо

– Скорее, потому, что она приняла ужасную чепуху за религию!

– Не знаю, зачем она так делает, – призналась Либ, – если только это не имеет отношения к смерти ее брата.

Он нахмурился с озадаченным видом:

– Вы уже сказали монахине про «манну»?

– Утром не было возможности.

– А Макбрэрти?

– Я никому, кроме вас, не говорила.

Берн взглянул на Либ с таким выражением, что она пожалела о сказанном.

– Понимаете, сегодня вечером вам придется поделиться своим открытием с комитетом.

– Вечером? – в смущении переспросила Либ.

– Разве вас с сестрой не позвали? В десять часов они собираются в задней комнате здесь, – он мотнул головой на отстающие обои, – по указанию доктора.

Может быть, до доктора все же дошло что-то из того, о чем говорила с ним Либ накануне.

– Нет, – с сарказмом ответила она, – мы всего лишь медсестры, зачем им выслушивать наше мнение? – Она уперлась подбородком в сжатые кулаки. – Может, если пойти к нему сейчас и рассказать про трюк с «манной»…

– Лучше вам явиться на собрание и объявить комитету, – покачал головой Берн, – что вы справились с заданием, которое вам поручили.

Справилась? Больше похоже на безнадежный провал.

– Но каким образом это поможет Анне?

Берн взмахнул руками:

– Когда наблюдение закончится, у нее будет место… и время побыть наедине. Шанс передумать.

– Она придерживается этого поста не для того, чтобы произвести впечатление на читателей «Айриш таймс», – сказала Либ. – Это между ней и вашим алчным Богом.

– Он не виноват в недомыслии своих последователей. Все, о чем Бог просит нас, – жить.

Они пристально смотрели друг на друга.

Потом Берн усмехнулся:

– Знаете, я никогда не встречал женщину – человека такого нечестивого, как вы.

Пока он смотрел на нее, по телу Либ медленно разливался жар.

Солнце светило прямо в глаза. Униформа Либ прилипла к телу. По дороге к хижине она решила, что пойдет на вечернее собрание комитета, независимо от того, пригласили ее или нет.

Когда она вошла, в доме было тихо. Розалин О’Доннелл и прислуга выщипывали за длинным столом тощую курицу. Трудились они молча или разговаривали – об английской сиделке, – пока не услышали звук открываемой двери?

– Добрый день, – сказала Либ.

– Добрый день, – не отводя глаз от тушки, откликнулись обе.

Либ взглянула на длинную спину Розалин О’Доннелл и подумала: «Я раскусила тебя, злодейка». Она даже ощутила сладость: ей казалось, она держит в руке единственное оружие, способное сокрушить дешевое жульничество этой женщины.

Но не сейчас. С этого момента пути назад не будет. Если Розалин выставит ее из хижины, у Либ не останется шансов повлиять на Анну.

В спальне девочка лежала лицом к окну, свернувшись калачиком, грудная клетка вздымалась и опадала. Она хватала воздух потрескавшимися губами. В ночном горшке ничего.

Лицо монахини вытянулось.

– Хуже, – одними губами произнесла она, забирая плащ и сумку.

Либ положила ладонь ей на плечо, чтобы удержать.

– Анна призналась, – чуть слышно сказала она на ухо монахине.

– Священнику?

– Мне. До субботы мать кормила ее пережеванной пищей, делая вид, что целует. Она убедила девочку, что это манна.

Сестра Майкл побледнела и перекрестилась.

– Сегодня вечером в десять у Райана собирается комитет, – продолжала Либ, – и мы должны поговорить с ними.

– Так сказал доктор Макбрэрти?

У Либ возникло искушение солгать. Вместо этого она сказала:

– Этот человек не в себе. Он считает, что Анна превращается в холоднокровное существо! Нет, мы должны сделать свое сообщение остальным членам комитета.

– В воскресенье, согласно указаниям.

– Еще три дня – слишком долго! Анна может не выдержать, – прошептала Либ, – и вы это знаете.

Моргая большими глазами, монахиня отвернула лицо.

– Говорить буду я, а вы должны меня поддержать.

– Мое место здесь… – нерешительно процедила сестра Майкл.

– Вы наверняка сможете найти кого-то на час присмотреть за Анной, – сказала Либ. – Хотя бы дочь Райана. – (Монахиня покачала головой.) – Вместо того чтобы шпионить за Анной, нам надо постараться уговорить ее принимать пищу. Уговорить жить.

Укрытая платом голова продолжала качаться, как колокол.

– Нам не давали таких указаний. Это ужасно печально, но…

– Печально? – Громкий голос Либ словно обвинял. – Это, по-вашему, подходящее слово?

Лицо сестры Майкл сморщилось.

– Хорошие медсестры выполняют правила, – прошипела Либ, – а лучшие знают, когда их можно нарушить.

Монахиня вылетела из комнаты.

Либ судорожно вздохнула и села подле Анны.

Когда девочка проснулась, ее пульс был как скрипичная струна, вибрирующая прямо под кожей. Либ записала обычным четким почерком:

Четверг, 18 августа, 13:03.

Пульс 129, нитевидный,

Затрудненное дыхание.

Она позвала Китти и велела ей собрать все подушки в доме.

Китти вытаращила глаза, потом помчалась выполнять поручение.

Либ подложила все подушки под спину Анне, чтобы девочка почти сидела в кровати, и от этого ей как будто стало немного легче дышать.

– Ты, который вознесешь меня от врат смерти, – пробормотала Анна, не открывая глаз. – Вызволи меня из рук врагов моих.

С какой радостью Либ сделала бы это, если бы знала как: вызволила бы Анну, освободила ее от пут.

– Еще воды?

Она предложила девочке ложку.

Веки Анны затрепетали, но не поднялись. Она покачала головой:

– Да свершится это надо мной.

– Ты можешь и не чувствовать жажду, но пить все равно нужно.

Плотно сжатые губы разомкнулись и приняли ложку воды.

Проще было бы откровенно поговорить на улице.

– Хочешь снова прогуляться в кресле-каталке? День чудесный.

– Нет, спасибо, миссис Либ.

Либ и это занесла в книжку:

Чересчур слаба и не может выехать в кресле.

Ее записная книжка перестала быть просто подспорьем к памяти. Она стала свидетельством преступления.

– Эта лодка как раз для меня, – пробормотала Анна.

Может быть, это причудливая метафора для кровати, единственного наследства, оставшегося от брата? Или ее рассудок пострадал от голодания? Либ записала:

Легкая спутанность сознания?

– Анна… – Либ взяла в руки опухшую ручонку девочки. Холодная, как у фарфоровой куклы. – Ты знаешь о грехе, который зовется самоубийством?

Светло-карие глаза открылись, но смотрели в сторону.

– Дай прочту тебе кое-что из «Изучения сознания», – сказала Либ, взяв служебник и отыскав в нем страницу, которую отметила накануне. – «Ты сделал что-нибудь, чтобы укоротить свою жизнь и приблизить смерть? Желал ли ты собственной смерти, испытывая страсть или нетерпение?»

– Я воспарю и найду успокоение, – покачав головой, прошептала Анна.