Эмма Донохью - Чудо

Мистер Райан, владелец гостиницы, мотнул головой, как бы намекая Либ, чтобы шла к себе наверх.

Незнакомым для нее был только мужчина с засаленными волосами – должно быть, О’Флаэрти, школьный учитель, он же каменщик. Либ переводила взгляд с лица на лицо, не желая, чтобы ее запугали. Она начнет с веских доводов, занесенных в ее книжку.

– Джентльмены, прошу прощения. Полагаю, вам следует узнать последние новости о здоровье Анны О’Доннелл.

– Какие новости? – с издевкой спросила Розалин О’Доннелл. – Полчаса назад я вышла из дому, и она мирно спала.

– Я уже представил свой отчет, миссис Райт, – строго произнес доктор Макбрэрти.

– Вы доложили комитету, – обратилась к нему Либ, – что Анна сильно распухла от водянки и не может ходить? Она ослабла, все время мерзнет, и у нее выпадают зубы. – Либ пролистала свои записи, чтобы показать присутствующим, что у нее все зафиксировано. – Пульс у девочки с каждым часом учащается, легкие наполняются водой, о чем свидетельствует характерный хрип. Кожа покрыта коростой и синяками, а волосы вылезают клочьями, как у старой…

С опозданием Либ заметила, что сэр Отуэй поднял ладонь, пытаясь остановить ее:

– Мы учтем ваши соображения, мэм.

– Я всегда говорил, что все это чушь! – Это был трактирщик Райан. – Послушайте, ну кто может жить без пищи?

Либ так и подмывало спросить, почему он согласился помочь финансировать этот надзор, если с самого начала относился ко всему скептически.

– Попридержите язык! – повернулся к нему Джон Флинн.

– Я, как и вы, член комитета.

– Джентльмены, не следует опускаться до пререканий, – сказал священник.

– Мистер Таддеус, – сделав к нему шаг, произнесла Либ, – почему вы не велели Анне прекратить голодовку?

– Полагаю, вы слышали, что я пытался, – ответил священник.

– Какой деликатный подход! Я выяснила, что она морит себя голодом в безумной надежде спасти душу своего брата. – Либ переводила взгляд с одного лица на другое, чтобы удостовериться, что они поняли. – Очевидно, с благословения родителей. – Либ махнула рукой в сторону О’Доннеллов.

– Вы, невежественная еретичка! – вскипела Розалин.

Ах, это удовольствие наконец-то все высказать!

– В этой деревне вы представляете Рим, – обратилась Либ к мистеру Таддеусу. – Так почему же вы не заставите Анну принимать пищу?

– Отношения между пастором и прихожанином священны, мэм, и вам этого никогда не понять! – ощетинился тот.

– Если Анна не послушается вас, нельзя ли привлечь епископа?

Мистер Таддеус выпучил глаза:

– Я не стану… не должен впутывать в это дело свое начальство или Церковь в целом.

– Что значит «впутывать»? – спросил Флинн. – Разве не прославится Церковь, если мы докажем, что Анна живет только духовной пищей? Разве не может эта маленькая девочка стать первой ирландской святой, канонизированной с тринадцатого столетия?

– Этот процесс еще даже не начался. – Мистер Таддеус загородился ладонями как забором. – Только после сбора исчерпывающих доказательств и исключения всех других возможных объяснений Церковь может прислать делегацию уполномоченных, призванных расследовать, является ли святость человека чудом. До того момента, в отсутствие какого-либо доказательства, Церкви надлежит быть щепетильной и держаться на расстоянии.

Либ прежде не слышала, чтобы этот доброжелательный священник говорил так холодно, словно читал какую-то инструкцию. В отсутствие доказательств . Намекает ли он всем собравшимся на то, что утверждение О’Доннеллов ошибочно? Может быть, у Либ нашелся по крайней мере один сторонник среди этих людей. Несмотря на то что он друг семьи, как она вспомнила, именно мистер Таддеус убедил комитет организовать тщательное расследование. Пухлое лицо священника скривилось, словно он понял, что сказал лишнее.

Раскрасневшийся Джон Флинн подался вперед, указывая на него:

– Вы не достойны даже застегнуть ее маленькие туфельки!

«Большие ботинки», мысленно поправила его Либ. Ноги Анны давно опухли так сильно, что она влезала только в ботинки умершего брата. Для этих людей девочка была символом, у нее больше не было тела.

Либ надо было воспользоваться этим критическим моментом.

– Я хочу сообщить вам, джентльмены, нечто очень важное и неотложное и надеюсь, это извинит мое появление здесь без приглашения. – Она не смотрела в сторону Розалин О’Доннелл, боясь потерять самообладание под прицелом ее злобного взгляда. – Я обнаружила, каким образом ребенка…

Скрип. Дверь комнаты распахнулась, потом почти захлопнулась снова, словно впустив привидение. Затем в проеме показалась черная фигура, и в комнату, пятясь, вошла сестра Майкл, таща за собой кресло-каталку.

Либ потеряла дар речи. Да, она уговаривала монахиню прийти. Но с Анной?

Худенькая девочка, закутанная в одеяла, косо лежала в кресле баронета. Голова ее была как-то странно вывернута, но глаза были открыты.

– Папочка… – пробормотала она. – Мамочка… Миссис Либ… Мистер Таддеус…

У Малахии О’Доннела были мокрые щеки.

– Дитя, – произнес мистер Таддеус, – нам сказали, ты больна.

– Мне очень хорошо, – тоненьким голоском пролепетала Анна.

Либ сразу поняла, что не сможет рассказать им про «манну». Не здесь, не сейчас. Ведь она собиралась повторить им слова ребенка. Розалин О’Доннелл начнет вопить, что англичанка по злобе сочинила всю нечестивую историю. Члены комитета обратятся к Анне с требованием узнать, правда ли это. И что потом? Слишком рискованно заставлять девочку выбирать между сиделкой и Розалин. Какой ребенок не встанет на сторону собственной матери? Кроме того, это будет чрезмерно жестоко.

Изменив тактику, Либ кивнула монахине и подошла к креслу-каталке:

– Добрый вечер, Анна.

Девочка чуть улыбнулась в ответ:

– Можно мне снять одеяла, чтобы эти джентльмены смогли лучше тебя рассмотреть?

Еле заметный кивок. Хрипит, ловит ртом воздух.

Либ развернула ребенка, потом пододвинула кресло ближе к столу, чтобы свеча осветила ее белую ночную рубашку. Чтобы комитет увидел гротескную диспропорцию ее фигуры – руки и голени гиганта, приставленные к костяку эльфа. Запавшие глаза, слабость, лихорадочный румянец, голубоватые пальцы, странные отметины на лодыжках и шее. Жалкое тело Анны было более наглядным доказательством, чем любое, которое могла бы представить Либ.

– Джентльмены, мы с моей напарницей стали свидетелями медленного угасания ребенка. Две недели были выбраны произвольно, не так ли? Очень прошу прекратить надзор сегодня же и направить все усилия на спасение жизни Анны.

Долгие несколько мгновений все молчали. Либ наблюдала за Макбрэрти. Похоже, вера в его теорию была поколеблена – сухие губы дрожали.