Эмма Донохью - Чудо

– Все твои способности – ум, доброта, сила духа – нужны на земле. Бог хочет, чтобы ты следовала Его делу здесь. – (Анна покачала головой.) – Сейчас я говорю как твой друг. – У Либ задрожал голос. – Ты стала мне очень дорога, самая дорогая девочка на свете.

Легкая улыбка.

– Ты разбиваешь мне сердце.

– Мне жаль, миссис Либ.

– Тогда поешь! Пожалуйста. Ну хотя бы глоток. Ложечку. Умоляю тебя.

У Анны был серьезный непроницаемый взгляд.

– Прошу тебя! Ради меня. Ради всех, кто…

Китти позвала от двери:

– Это мистер Таддеус.

Либ вскочила на ноги.

Заметно было, что священнику жарко и неуютно в черном облачении. Неужели Либ удалось разбудить его совесть на вчерашнем собрании? Здороваясь с Анной, он, по обыкновению, приподнял уголки губ, но глаза его оставались печальными.

Либ поборола в себе неприязнь к этому человеку. В конце концов, если кто-то и мог убедить Анну в ошибочности ее верования, то, по логике, это был ее духовник.

– Анна, хочешь поговорить с мистером Таддеусом наедине?

Еле заметное покачивание головой.

За его спиной маячили О’Доннеллы.

Священник понял намек Либ:

– Хочешь исповедаться, дитя?

– Не сейчас.

Розалин О’Доннелл сжала узловатые пальцы:

– Ну скажите, какие грехи мог совершить этот лежащий перед вами херувим?

«Ты боишься, что она расскажет ему про „манну“, – сказала себе Либ. – Чудовище!»

– Тогда споем гимн? – предложил мистер Таддеус.

– Хорошая мысль, – потирая подбородок, проговорил Малахия О’Доннелл.

– Чудесно! – выдохнула Анна.

Либ предложила стакан воды, но девочка покачала головой.

Китти тоже робко подошла. Шесть человек заполнили комнатушку до отказа.

Розалин О’Доннелл начала стих:

«Почему Ирландия – земля изгнания?» – недоумевала Либ.

Остальные подхватили – муж, горничная, священник, даже Анна из постели:

В душе Либ закипало возмущение. «Нет, это твоему ребенку нужна сейчас твоя помощь», – мысленно обратилась она к Розалин О’Доннелл.

Следующий стих удивительно приятным альтом пропела Китти, и складки на ее лице разгладились.

Теперь Либ поняла: вся земля – это страна изгнания. Любой интерес, любая радость, которые предлагает жизнь, с презрением расценивались как силки для души, нацеленной на небеса.

Но силки есть и здесь. Хижина, стены которой скреплены навозом и кровью, шерстью и молоком, – ловушка, удерживающая и калечащая маленькую девочку.

– Благословляю тебя, дитя мое, – обратился мистер Таддеус к Анне. – Загляну к тебе завтра.

И это все, что он мог сделать? Гимн, благословение – и он ушел восвояси?

О’Доннеллы и Китти гуськом вышли вслед за пастором.

Никаких признаков Берна в пабе. Никакого ответа, когда Либ постучала в дверь. Может быть, он сожалеет о поцелуе?

Весь вечер она лежала на кровати с сухими глазами. О сне можно было даже не мечтать.

«Выполняй свой долг, и пусть себе земной шар крутится», – как говорила ее наставница.

В чем теперь состоит долг Либ в отношении Анны? «Вызволи меня из рук моих недругов», – молилась как-то Анна. Либ – ее избавительница или еще один недруг? «Я не остановлюсь ни перед чем», – похвалялась Либ перед Берном вчера. Но что может она сделать для спасения ребенка, который не желает быть спасенным?

В семь Либ заставила себя спуститься вниз и немного поужинать, поскольку ощущала слабость. Теперь тушеный заяц камнем лежал у нее в желудке.

Августовский вечер был душным. К тому времени как Либ подошла к хижине, темный горизонт успел поглотить солнце. Она постучала, сжавшись от ужаса. Между одной сменой и следующей Анна могла впасть в забытье.

На кухне пахло кашей и постоянным жаром камина.

– Как она? – спросила Либ у Розалин О’Доннелл.

– В основном так же, ангелочек.

Не ангел. Человеческое дитя .

Анна казалась необычно желтоватой на фоне серых простынь.

– Добрый вечер, дитя. Можно, я взгляну на твои глаза?

Девочка открыла глаза и заморгала.

Либ оттянула кожу под глазом и посмотрела. Да, белки имели светло-желтый оттенок, как у нарцисса. Она бросила взгляд на сестру Майкл.

– Когда доктор приходил сюда днем, он подтвердил желтуху, – застегивая плащ, сказала монахиня.

Либ повернулась к Розалин О’Доннелл, стоявшей в дверном проеме.

– Это признак того, что организм Анны разрушается.

Мать не нашлась что ответить. Она восприняла это как известие о буре или отдаленной войне.

Ночной горшок был пустым. Либ наклонила его.

Монахиня покачала головой.

Значит, мочи не было совсем. Это та точка, к которой сходились все измерения. Все в организме Анны истиралось, предвещая остановку.

– Завтра вечером в половине девятого состоится месса, исполненная по обету, – сообщила Розалин О’Доннелл.

– По обету? – переспросила Либ.

– Посвященная особому случаю, – вполголоса пояснила сестра Майкл.

– Для Анны. Разве не мило? – спросила ее мать. – Мистер Таддеус заказывает специальную мессу из-за твоего нездоровья, и туда придут все.

– Чудесно! – с усилием вздохнула Анна.

Либ достала стетоскоп и подождала, пока две женщины уйдут.

Она подумала, что различила что-то новое в сердечном ритме Анны – ритм галопа. Или ей показалось? Она вслушалась снова. Вот – три звука вместо обычных двух.

Затем она сосчитала частоту дыхания. Двадцать девять в минуту – ускоряется. Температура Анны тоже показалась Либ пониженной, несмотря на жару последних двух дней.

Она взяла Анну за шелушащуюся руку.

– У тебя начинает прыгать сердечко. Чувствуешь? – (Что-то странное было в том, как девочка лежала – недвижимые руки и ноги.) – Тебе, наверное, больно.

– Это слово не подходит, – прошептала Анна.

– Как бы ты это назвала?

– Сестра говорит, это поцелуй Иисуса.

– Что именно? – спросила Либ.

– Когда что-то болит. Она говорит, это значит, что я приблизилась к Его кресту и Он может наклониться и поцеловать меня.

Монахиня, без сомнения, хотела утешить девочку, однако Либ пришла в ужас.

Анна дышала прерывисто.

– Хотела бы я знать, долго ли это продлится…

– Ты имеешь в виду умирание? – спросила Либ, и девочка кивнула. – В твоем возрасте это не происходит естественно. Дети такие живучие. – Подобного странного разговора с пациентом у Либ еще не было. – Ты боишься?

Немного замявшись, Анна чуть заметно кивнула.