Мария Метлицкая - Миленький ты мой

Иногда приходил врач – слушал мне сердце и легкие, трогал мой лоб и заглядывал в глаза. Помню, как он однажды, громко вздохнув, сказал, что к весне я непременно поправлюсь.

Мне было как-то… не то что все равно… Я понимала, что выжила и больше смерти не просила. Но… месяцы, дни и часы растекались, и я не могла выстроить их в стройный ряд: зима, весна, лето?..

Просто время текло, и я как-то жила… без планов, надежд и волнений.

Я не думала о своей жизни – наверное, у меня просто на это не было сил. Память услужливо перекрыла каналы воспоминаний, моих несчастий, бед и обид. Мой организм спасал сам себя, а заодно жалел и меня.

Бабка Мотя каждое утро укрывала меня огромной периной и распахивала окно. Однажды я услышала звон капели по подоконнику и пение птиц. «Вот и весна… – подумала я. Значит, я скоро поправлюсь. Так сказал врач. А он-то знает наверняка». Это – я думаю – мне и придало сил, и я стала потихоньку самостоятельно одеваться, ходить в туалет, а не в ведро, и сама начала выходить на улицу.

К концу марта я стала помогать Моте по хозяйству – чистить картошку, резать капусту на щи, заваривать чай.

Как-то Мотя сказала, что зарплату мою приносят ей – какая-то женщина из школы. Но она никого ко мне не пускает – чего смотреть-то на чужое горе? Какая с этого радость?

Я кивнула и больше ни о ком не спросила: кто заходил или кто просто интересовался моим здоровьем…

В начале мая мы вместе с Мотей стали сажать огород – лук, редиску, щавель и петрушку. К концу мая приехал ее сын и начал копать землю под картошку – как всегда, позади дома.

И тогда я и услышала их разговор. Он бурчал и ругал мать.

– Сколько можно? Сколько будешь ходить за этой психической? На черта тебе эта калека? Кто она тебе? Чужой человек! С внуками не сидела, а тут… с чужой бабой сидишь и горшок за ней носишь! Гони ее в шею! Достала. Ну и что, что жалко и что никого у нее нет? Нам-то какое дело? Кто она нам, эта Лидка? Что мы про нее знаем? Откуда она? Ну и пусть валит к себе в деревню. Слышишь, что я говорю? Вот пусть и валит! Через неделю, слышишь? А в дом я квартирантов пущу! Ты поняла?

Мотя что-то отвечала ему, а что – я толком не слышала. Оправдывалась, наверное. А он бросил лопату и сплюнул:

– Ты, мать, меня поняла? Две недели даю! Поняла?

Я слышала, как хлопнула калитка и раздался звук мотора.

«Надо уезжать, – подумала я, – собираться и уезжать. Иначе этот упырь сживет мою бабку со света».

Я встала, открыла шкаф и начала бросать в чемодан свои вещи.

Вошла бабка Мотя, увидела эту картину и вырвала у меня чемодан.

– Сиди уж! – сурово сказала она. – Ишь, собралась! Подумаешь… высказался! Дом-то мой! И плевала я на того дурака! – И горько добавила: – Весь ведь в отца. Такая же сволочь жестокая…

Я села на кровать и разревелась. Опять я одна. Зачем я выжила, Господи? Зачем ты оставил мне эту жизнь? Чтобы я и дальше так мучилась? Чтобы снова страдала?

Ну по-че-му? Почему у других – родители? Дети, мужья? Родня – близкая и далекая? Друзья и соседи?..

Вот только у меня – никого! Сама виновата? Или Бог назначил меня несчастной? Есть же на свете счастливые и несчастные, да?

Правильно, есть. Кому что досталось. Какой билет и какая судьба. Мне вот – такая.

А почему? Да никто не ответит.

И все-таки я решила остаться. Потому что понимала: ехать в деревню я не могу. Уехать куда-нибудь – на такие подвиги у меня просто нет сил, я не способна сейчас на такое – это я понимала. Так, повозиться на кухне или в саду – это да. А вот собраться и уехать подальше и там начать новую жизнь… Нет, пока не могу. Я рассчитываю свои силы. А этот упырь перебьется! Ничего, подождет! Вот только окрепну и чуть станет полегче…

Уволюсь, рассчитаюсь, попрощаюсь. Правда – с кем? Со своими коллегами? Чтобы разглядывали меня, как чучело из Кунсткамеры? «Ах, жива? Ноги носят? Смотрите, а выжила!.. Вот ведь живучая!»

Конечно, я уеду отсюда. Убегу, как только смогу. Страна-то большая! Где-нибудь да примкнусь, пристану к какой-нибудь пристани, пришвартуюсь у бережка.

Снова сниму угол, устроюсь на работу, приживусь. Зацеплюсь – не привыкать! Уеду подальше – возможно, в Сибирь, на Алтай. Или на Дальний Восток. Перечеркну свою прежнюю жизнь, сожгу черновик и – с белого листа, все сначала. Назло вам всем, слышите! Вам – жить, а мне – на тот свет? Ага, не дождетесь! Чести больно много для вас!

После этого решения мне стало легче. Я послала подальше Мотиного сына и сказала ему, что уеду не раньше конца августа – так мне удобно.

А он в ответ только хмыкнул, сказал, что я – стерва и что все мне по заслугам, и, хлопнув калиткой, уехал, воняя выхлопами своего мотороллера.

Я почти успокоилась и стала ждать августа. Сил у меня прибавлялось с каждым днем – только не знаю, была ли я этому рада…

В город не выходила – боялась кого-нибудь встретить. Однажды пришли с работы, и баба Мотя снова не пустила, сурово сказала, что я отдыхаю и нечего тут шастать!

Коллеги принесли передачу: банку сока, бутылку «Кагора» для укрепления сил и пакет лимонов – редкость в наших местах.

Я боялась отъезда – ждала и боялась. Куда я поеду? В какие края? Можно было бы завербоваться на Север и там накопить какие-то деньги, но… Сил у меня все еще было совсем мало, и я понимала, что работник из меня никакой.

По ночам я разглядывала карту России и… размышляла.

Однажды сказала Моте, что собираюсь уехать. Она заплакала, но я увидела в ее глазах и облегченье. Видимо, сынок доставал ее лихо. Мотя сказала, что скопила мне немного денег – из тех, что приносили с моей работы. «Ну вот, – подумала я, – значит, тому и быть: деньги на билет уже есть… осталось только придумать, куда я поеду. Продумать маршрут. А может, махнуть на юга? В теплых краях и выживать будет легче. На море!»

Решив поступить именно так, я оживилась. В голове крутился Таганрог – родной город любимого Чехова. Все, решено! Через пару недель возьму билет и рвану!

А в конце июля баба Мотя попала в больницу. Подскочило давление, и бедная моя Мотя свалилась прямо в саду. Не мудрено – она со мной, конечно, устала.

«Скорая» увезла ее в нашу больницу, а я осталась одна.

Назавтра я отправилась к Моте. Мне было страшно – все-таки первый выход в свет, как говорится.

Шла я медленно, осторожно, то и дело оглядываясь по сторонам.

Моте, слава богу, было полегче, и она мне очень обрадовалась. Я покормила ее, напоила и пообещала, что завтра приду опять.

А Упырь, ее «милый» сынок, у матери не появился.

Я быстро шла домой, настроение у меня было приподнятым. И не могла себе даже представить, какой «сюрприз» меня ждет. Какое испытание ждет меня снова. Видимо, кому-то показалось, что мне еще мало…

Войдя во двор, я остолбенела: повсюду были разбросаны мои вещи. Прямо на земле валялись мои жалкие кофточки, юбки и платья. Валялись босоножки и сапоги. Накануне прошел дождь, и земля была вязкой и мокрой. И все мои бедные вещички, купленные с таким трудом, были не просто измазаны жирной грязью, они были втоптаны в нее. У крыльца валялся и чемодан, открыв свой потрепанный зев. Я не могла сдвинуться с места. Воры? Кто-то проник в дом и… Устроил дебош? Да кто? Местная пьянь к старухами не лазает – понимают, что брать у них нечего. Подростки, хлебнувшие дешевого портвейна? Господи, да зачем же вот так? Кому было нужно втоптать не только меня и всю мою жизнь, а втоптать и мои жалкие тряпки? Унизить меня еще сильнее, еще больнее?