Алёна Жукова - К чему снились яблоки Марине

– Какие еще технические причины? Не хватало тут подохнуть, на переправе этой.

Заиграла веселая румба, и Анатолий вздрогнул. Он стукнул себя по карману. Проснулся его мобильный. Быстро вынув телефон, простонал:

– Черт! Номер не высветился. Кто-то пытался дозвониться, может, Павел? А вдруг это была Она? Нет, после того, что я ей наговорил… Так, надо опять попробовать дозвониться хоть кому-нибудь…

После долгих отчаянных попыток набрать разные номера Анатолий Яковлевич безнадежно махнул рукой, но не спрятал телефон в карман, а продолжал гипнотизировать его взглядом:

– Ну, давай звони, зараза! Ведь так не бывает! Везде ловил, в любой дыре, а тут нет.

Анатолий поводил пальцем по экрану. Телефон был мертв.

– А ведь действительно Она могла на этот раз всерьез обидеться. Господи, что за бред! Не обижается она на меня. Уже давно не обижается умница моя, спасительница. Где же это, а, вот…

Анатолий открыл кейс, который все это время служил подушкой, и вынул из него маленькую рамку. Рамка была электронная. В ее памяти хранились дорогие его сердцу картинки. Он сдвинул рычажок и уставился на маленький экран. Его лицо осветилось и снаружи, и изнутри. Толик улыбнулся:

– Это наша первая с Ниной вылазка в Париж. Как она этого хотела! Боялась, что ее дочь пронюхает и устроит истерику. До чего злючая девка. Здоровая тетка – в этом году школу закончила, а мозги как у первоклассницы. Впилась в мать, кровососка. Ниночка рядом с нею – как воробышек, а дочь вся в мужа-бугая, царство ему небесное. Боксером был в тяжелом весе, потом в охранники пошел. Не повезло парню, погиб, как говорится, на рабочем месте. А мне повезло: девочка моя в тридцать пять овдовела, а в сорок меня встретила. В тот день гололед был чудовищный, а она как с неба свалилась под колеса моего «мерса». Водитель – Сашка, дай бог ему здоровья, в сторону машину увел. Побились страшно. А она лежала на дороге бледная, без сознания, с ногой странно вывернутой, будто кукла сломанная. Лицо ее тогда меня поразило – так ангелов рисуют, точно оно. Лоб чистый, высокий, нос тонкий, а губы детские, припухлые. Пока глаза были прикрыты, так я еще ничего, а как в чувство привели и она их открыла – так я аж зажмурился. Океан бирюзовый – вот какие глазищи! С ума сойти! Я потом, после того как в больницу привезли, у Сашки своего спрашиваю: «Это мне показалось или она действительно суперкласс?» А он мне: «Может, и была когда-то, но слишком уж того – старовата». Я еще раз вгляделся – все замечательно, и даже морщинки тоненькие, и тени у губ. Все только усиливает ее красоту. Вернее, даже не красоту, а что-то нездешнее, потустороннее. Прозрачность какая-то, что ли, чистота. Имя свое назвала – Нина, потом поправилась – Нина Александровна, чтобы возрасту своему соответствовать, который только в голове ее и есть. Нина, Ниночка – тоненькая ниточка. Оказалось, что она врач-педиатр. Не для меня вроде доктор, а лечит все мои болячки, и телесные, и душевные. Никогда у меня еще такой не было.

Анатолий отложил в сторону рамку с фотографиями. Он встал со скамейки и, возбужденно обежав ее, отжавшись руками о спинку, легко перепрыгнул.

– Я влюбился! Не думал, что это вернется. Казалось, что вместе с Любой утрачена безвозвратно эта особенность организма. И вдруг – вот оно! Все обострилось: зрение, обоняние, осязание, что там еще есть – не знаю, но как будто кожу содрали, из панциря вынули, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Трясет и к телефону ведет, как под кайфом. По рукам бьешь, а хочется слышать ее голос, хоть сдохни. А когда слышишь – эрекция вдруг сумасшедшая. Она там деток простукивает, прослушивает, телефон отключает, а ты представляешь ее в постели с накачанным самцом. Бред, а хорошо! Все хорошо – и ревность, и ожидание, и обладание, и «пролеты». Я часто сравнивал это состояние с джекпотом и мгновенным проигрышем его же.

Самое удивительное, что никто вокруг не находил ее красивой. Собственно, я только раз решился представить Нину своим коллегам. Паша скривился и прямо сказал, что так и не понял, на кой ради нее я бросил всех моих прежних девочек. Он считал, что среди них были и большие красавицы, и большие умницы, а главное – их средний возраст ненамного превышал половинку возраста новой избранницы. Объяснять ничего не хотелось, мы с Ниной просто спрятались от всех. Кое-кто считал, что эта странная история с немолодой врачихой – следствие нервного перенапряжения из-за финансового кризиса. Всякое говорили, например, что врачиха закармливает меня какими-то таблетками, дабы поднять потенцию. Шушукались, что я стал полным импотентом и девчонок уже не тяну. Авторство этих мулек было очевидным: не могли мои киски смириться с такой потерей. Называя нас «сухофруктами», горевали, что навар становился пожиже. Дай бог им здоровья – юным подружкам, готовым ради лишней пары сережек или колес (кому как повезет) мириться с тем, что старостью пахнет наш пот, сыплются волосы, желтеют ногти. Они терпят и моются усердно после каждого соития. Они ждут и надеются.

Анатолий Яковлевич растянулся на скамейке лицом к небу. Солнце медленно катилось на запад, растекаясь по земле медовым предзакатным светом. Он прикрыл глаза и, казалось, заснул, как вдруг, сложив губы трубочкой, просвистел невнятную мелодию.

– Черт, забыл эту композицию. Ей она нравилась. Это был джазовый фестиваль в Эйлате – наш последний побег. Как я мог забыть мелодию! Очень известная композиция этого, ну как его… Как же так! Я же напевал это круглыми сутками… И под эту музыку мы круглыми сутками занимались любовью. Почему я должен был именно это забыть?! Самое плохое, что это даже не забывается, а стирается. Уже проверено. Хочу вспомнить то, что хорошо знаю, что должно быть на том самом месте, где было всегда, но оно пропадает бесследно. Остается черная дыра – пустота. Чем ближе по времени событие, тем больше вероятность, что я его забуду. Это началось как раз после той нашей поездки в Израиль. Сначала было ощущение грязи в мозгах, потом начались эти провалы. Ниночка тогда настояла на обследовании. Когда результаты получили, попыталась скрыть. Я по глазам ее опухшим догадался. Мой дорогой детский доктор пыталась вселить в меня надежду – медицина, мол, сейчас многое может, что этот диагноз не приговор, будем бороться. Знаю, что не в медицине дело. С диагнозом ты или без, никому не дано знать, когда и сколько осталось. Поэтому каждый день принимай как отсрочку. И проживи его, и засни, и проснись с радостью. А я изговнял все. Прогнал ее, чтобы не видела, как слюни пускаю, как падаю и блюю. Не уходила, как с ребенком капризным разговаривала. Все терпела – мат-перемат, грязные провокации. Улыбнется и голову мою лысую обцеловывает. Старый козел. Она ушла от меня, и я теперь долго тут не задержусь. Не хочу. Зачем?